Современная православная сказка «Чудо маленькой слезинки»

       Кирилла во дворе все боялись, потому что с мальчишками он дрался, а девчонок дразнил и обижал. Дети с ним не дружили, одна лишь Катюша пыталась образумить хулигана.То угостит его пирожным, то книгу даст почитать… Кирилл угощение забирал и даже спасибо не говорил, а над предложением почитать добрые рассказы только смеялся. Но соседка не унывала и продолжала его стыдить:

— Кирюшка, ну зачем ты опять безобразничаешь?

Мальчик только хмурился и ничего не отвечал. И вот однажды Катюша позвала его посмотреть на клумбу, которую сделала за домом. Кирилл подумал-подумал да и согласился:

— Ладно, показывай, что за девчачьи глупости ты затеяла.

Катюша на такие слова не обиделась:

— Никакие это не глупости! Я нашла дома остатки старых семян и все их в землю закопала. У меня настоящий цветник получится!

Когда они подошли к небольшой, огороженной камнями клумбе, Кирилл засмеялся:

— Ничего у тебя не вырастет здесь! Ты же даже не вскопала ее как следует.

— Думаешь, ни один цветочек не прорастет? — расстроилась девочка.

— Неа, ни один, — беспечно ответил Кирилл и пошел домой. Скучно ему было с соседкой.

На следующий день Катюша играть во двор не вышла. И через день тоже. Набравшись смелости, Кирилл спросил у ее мамы, куда же она подевалась. Оказалось, у Кати ангина. И лежит она, бедная, с температурой, даже разговаривать не может. Кириллу стало по-настоящему жалко эту трогательную девчушку, которая видела во всем только хорошее. И даже его, Кирилла, не боялась. Потому что искренне верила в добро. И так захотелось ему сделать что-то хорошее для нее! Вот только что? Ничегошеньки он не умеет: только драться да детей обижать. Разозлившись на самого себя, он подошел к Катюшиной клумбе. Земля была совсем сухая. Ничего здесь вырасти не может, а ведь Катя так хотела увидеть хотя бы один цветочек… Мальчик от бессилия закусил губу, не зная, чем порадовать соседку. И тут одна крохотная слезинка скатилась по его щеке и упала на растрескавшуюся землю. Что-то заискрило в воздухе, засверкало. У Кирилла перехватило дыхание от волнения, а из того места, куда упала маленькая капелька, проклюнулся необычайной красоты цветок! Белоснежный… А какой аромат от него исходил — диво дивное! Не помня себя от счастья, мальчик побежал рассказывать об этом Кате. Девочка, поднявшись на подушках, удивленно слушала его:

— Что же это за чудесный цветок?

Кирилл без сомнения ответил:

— Это цветок добра.

Девочка смутилась:

— Но у меня не было таких семян…

— Были, — возразил мальчик, — просто ты их посеяла не в земле, а в моем сердце.

— Вот бы поскорее выздороветь и поглядеть на эту красоту!

Через пару дней, когда Катюша поправилась и вышла во двор, она просто обомлела, подойдя к своей маленькой клумбе. Вокруг чудесного цветка кто-то посадил кустики и маленькие деревья. Теперь это была уже не клумба, а целый сад!

— Кто же тут поработал? — удивилась девочка.

— Мне помогали все ребята нашего двора, — важно ответил Кирилл.

— Ты что, подружился с ними? — не верила своим ушам Катюша.

Кирилл замялся, а потом, покраснев, добавил:

— А что? Драться любой мальчишка умеет, а вот быть настоящим другом сумеет не каждый. Как ты думаешь, у меня получится?

Катюша ответила без раздумий:

— Нисколечко в этом не сомневаюсь.

 

Традиция пасхальной открытки

             В дореволюционной России существовала добрая традиция — обмениваться поздравительными открытками накануне Пасхи. До начала ХХ века почта разносила по необъятной стране тысячи открытых писем тем, кого не могли поздравить лично друзья и члены семьи. Как в России появились пасхальные весточки, кто их рисовал и издавал и что стало с ними после революции 1917 года — непростая история пасхальной открытки.

         Иллюстрированными открытками, или, как они назывались изначально, «открытыми письмами», впервые начали обмениваться по почте более ста лет назад, но точная дата появления первой такой открытки неизвестна. Были у нее и предшественницы — карточки с гравюрами на плотной бумаге. Придумал их во второй половине XVIII века французский гравер Демезон. Русским прототипом открыток считаются лубочные картинки.

         Однако популярными такие послания стали лишь спустя столетие, и способствовала этому вновь Франция. Во времена франко-прусской войны 1870–1871 годов у солдат порой не было бумаги для писем, и в ход шли бумажные клочки. Французский книготорговец Леон Бенардо с полуострова Бретань одним из первых понял, что открытые письма могут принести целое состояние. В 1870 году он начал выпускать небольшие прямоугольные кусочки картона: одна сторона отводилась для адреса, а другая — для послания.

Некоторые солдаты стали делать на второй стороне таких карточек незатейливые рисунки: кто от скуки, кто для того, чтобы отвлечься от мыслей о войне. Бенардо усовершенствовал открытку, украсив адресную сторону патриотической виньеткой, — так появилась первая почтовая открытка с иллюстрацией. Очень скоро доступная, яркая и современная открытка стала удобным способом не только справиться о здоровье родных, но и поздравить их — с днем ангела, с Рождеством или Пасхой.

Первая коллекция пасхальных открыток

Вскоре мода на поздравительные открытки добралась и до России. Возможность сделать недорогой, но милый подарок родственнику или доброму знакомому, даже если тот проживает на другом конце империи, приглянулась и дворянам, и мещанам, и даже крестьянам.

Первое время открыточного производства в стране не было, поэтому они потоком хлынули из-за границы. Чаще всего на них изображалась католическая и протестантская пасхальная атрибутика — кролики, барашки, цыплята и европейские соборы были чужды русскому человеку. Еще более дикими казались вульгарные пародии европейцев на христосование — обмен поцелуев в Светлое Воскресение: они изображали нарумяненных молодцов с напомаженными волосами, целующих дам в губы. Поскольку популярность открыток в России все возрастала, зарубежные художники начали рисовать открытки и на православную тематику.

В 1894 году Министерство внутренних дел Российской империи разрешило почтовую пересылку открыток частного производства. Первой коллекцией пасхальных открыток отечественного изготовления стала серия с четырьмя весенними акварелями художника Николая Каразина. Коллекцию создали в благотворительных целях после Русско-турецкой войны. Изданием открыток занялась российская Община Красного Креста имени святой Евгении, а руководила процессом принцесса Евгения Ольденбургская.

Позже издательство Общины святой Евгении много раз обращалось к теме Пасхи. Каждая открытка становилась настоящим полиграфическим шедевром, ведь среди иллюстраторов пасхальных открыток были именитые российские художники Иван Билибин, Борис Зворыкин, Илья Репин, Александр Бенуа. Вся выручка, полученная от продажи открыток, направлялась в Фонд помощи бедствующим сестрам милосердия, трудящимся в госпиталях Красного Креста на полях сражений. Каждая открытка выпускалась невероятным для того времени тиражом в 10 тысяч экземпляров, который разлетался моментально после поступления в продажу. За 20 лет работы издательство Общины выпустило 6 тысяч видов открыток.

В начале XX века в России появились коммерческие издательства открыток: «Ришар», «Ленц и Рудольф». Отправляли в Россию пасхальные открытки и зарубежные типографии: шведская «Гранберг», французское издательство Лапина, немецкое издательство Дьяковой. Открытки, выпущенные заграничными производителями, были дешевле отечественных, и к тому же красочнее и качественнее, потому что печатались на самом современном полиграфическом оборудовании.

Популярны были изображения играющих и целующихся ангелоподобных детей, куличи, виды пробуждающейся весенней природы, зажженные свечи, пасхальные угощения. Рисовали художники и народные пасхальные традиции: катание яиц, христосование, крестный ход. Но главным украшением пасхальной открытки были писанки, или крашенки, — расписанные затейливыми узорами пасхальные яйца.

Во время Первой мировой войны на пасхальные открытки попали военные и агитационные сюжеты. Их героями стали сестры милосердия, солдаты и члены императорской семьи. Например, на одной открытке великая княжна Татьяна в образе сестры милосердия навещала защитника Отечества и поздравляла с Пасхой. Но самой популярной открыткой того времени стала карточка с Николаем II, который угощал пасхальным яйцом простого солдата.

Пасхальная открытка в изгнании

Весной 1917 года революция в буквальном смысле ударила молотом по пасхальным открыткам. Появилась красноречивая картинка, на которую безымянный художник поместил рабочего с молотом, облокотившегося на яйцо, а вместо поздравительной надписи «Христос Воскресе» — лозунг «Да здравствует республика!».

Революция положила конец светлой пасхальной традиции по обмену открытками. Новое правительство объявило их недопустимой пропагандой религии. Но пасхальная открытка продолжила жить в кругах русских эмигрантов. В 50–60-х годах XX века некоторые французские и американские типографии, а также издательство Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле, США, выпускали пасхальные открытки. На них изображались праздничные блюда и милые бытовые сценки на пасхальную тематику. Это дело было так важно для многих эмигрантов, что порой на издание открыток они тратили последние деньги: пасхальная открытка была своего рода ниточкой, связывавшей их с безвозвратно утраченной родиной.

Только после Великой Отечественной войны пасхальные открытки вновь начали печататься небольшими тиражами, но купить их можно было лишь в церковных лавках. Окончательное возвращение традиции дарить на Пасху пасхальную открытку произошло лишь в конце 80-х годов.

Детские пасхальные рассказы

Воистину Воскрес! — Виктор Ахтеров

На улице стемнело. Было слышно, как идет дождь. Иногда капли попадали прямо в окно и сразу же превращались в маленькие струйки, стекающие вниз. Костя сидел у стола и смотрел в темное окно, хотя все, поужинав, уже разошлись, каждый по своим делам.
— Ложись спать, Костик, завтра в шесть утра уже нужно быть готовым, — напомнила мама.
Спать Косте не хотелось. Он, как будто не услышав маму, продолжал сидеть за столом. Он думал о завтрашнем дне. Пасха! «Христос Воскрес!» — будут говорить все. И нужно будет отвечать: «Воистину Воскрес!» — и улыбаться. Отвечать Костя не любил. Не то, чтобы он не верил в Воскресение, нет, он, конечно, верил. Он просто не любил отвечать.
Костя встал из-за стола и пошел в свою комнату, которая, вообще-то была не только его, они жили там вдвоем: Костя и его дядя Сергей, папин младший брат, которого он называл не дядей, а просто Сергеем, потому что он был еще совсем молодым.
Сергей еще не спал.
— Спокойной ночи, Костик, — сказал он.
— Спокойной ночи.
Костя разделся и залез под одеяло.
Так обычно случается: если знаешь, что завтра рано вставать, спать не хочется. К тому же, Косте было немного совестно, что он так думал о Пасхе. «Ведь Христос страдал за всех и за меня тоже, и теперь мы должны отмечать Его Воскресение как великий праздник. Ну и что, что нужно отвечать: «Воистину Воскрес!» Он действительно Воскрес», — говорил себе Костя, смотря на мокрые от дождя ветки акации за окном. Иногда ветер, как бы разозлившись, налетал на дерево, заставляя ветки раскачиваться вверх-вниз, и тогда Косте казалось, что это они машут ему, как бы приглашая в ночное царство сна…
…Костя шел по саду, но дождя уже не было. Было еще темно, но чувствовалось, что скоро небо на востоке станет ярче, а потом поднимется солнце, и темные деревья, растущие в саду, станут, наверное, совсем другими, приветливыми и зелеными. А пока Косте было страшновато, хотя он изо всех сил и старался выглядеть спокойным, чтобы его новый друг Рувим не подумал, что он трус. Рувим был местным парнем и показывал Косте достопримечательности района, к котором он жил.
— Это сад дяди Иосифа. Дядя Иосиф добрый! Даже если он заметит, что мы без спроса пробрались в его сад, он не будет кричать. Но сейчас все спят, кроме, наверное, римских солдат, охраняющих гроб, — рассказывал Рувим.
— Какой еще гроб? — у Кости по спине пробежали мурашки.
— Ну, пещеру, где похоронен Иисус.
— Иисус?! Здесь, в этом саду похоронен Иисус?
— Да, а ты думал зачем я тебя сюда привел, смотреть на эти деревья?
Костя не верил своим ушам.
— Только тихо, — предупредил Рувим. — Если солдаты нас заметят, нам не сдобровать.
Они прошли немного вглубь сада, и Костя увидел сверкающие медные шлемы римских воинов.
— Ух ты, как блестят, — прошептал он.
Вход в пещеру был закрыт большущим камнем, который не смогли бы отвалить не то что Костя с Рувимом, но, наверное, даже шестеро крепких воинов-охранников.
— А когда Он умер? — спросил шепотом Костя.
— Да вот, уже третий день будет. Говорят, что Он был очень хорошим учителем, справедливым и добрым. Некоторые даже говорили, что Он — Мессия, Божий Сын, потому что Он совершал много разных чудес. Но теперь, когда Его распяли, уже никто не верит этому. Многие даже смеялись над Ним, говорили, чтобы Он совершил еще одно чудо и сошел со креста, но Он ничего не отвечал им, а только смотрел на них с высоты…
— Слушай, — перебил его Костя. — Да ведь если сегодня уже третий день, то Он сейчас должен Воскреснуть!
— Не шуми, — прервал его Рувим, — а то услышат. Люди не воскресают на третий день после смерти.
— Конечно Воскреснет! Он ведь не просто человек, Он — Божий Сын!
— Ты-то откуда знаешь?
— Пойдем, подойдем поближе, сейчас сам увидишь.
Костя схватил своего друга за рукав и потащил к пещере, стараясь все же, чтобы воины не заметили их.
Но не успели они подойти к толстому дереву, за которым хотели спрятаться от воинов, как земля под ними дрогнула. Мальчики от страха прижались друг к другу. Земля под ногами опять задвигалась, как будто это была и не земля вовсе, а что-то зыбкое и ненадежное. Костя не удержался на ногах, а Рувим схватился за дерево одной рукой, другой рукой помогая Косте подняться. Внезапно все утихло, но только на мгновение. Откуда-то сверху, прямо рядом с воинами, опустился белоснежный ангел. Его лицо так сияло, что ребята должны были прикрывать глаза рукой, а еще не пришедшие в себя после землетрясения воины просто остолбенели, когда увидели его. Не обращая на них внимания, ангел подошел ко входу пещеры и отодвинул камень.
— Во силища! — сказал Костя.
Пещера открылась. Воины, совершенно ошеломленные, попадали на землю, а ангел сел на камень и поправил свои светлые волосы.
К удивлению ребят, в пещере было светло. Солнце только-только начинало освещать небо, а в пещере сиял яркий свет.
Рувим тяжело дышал над ухом у Кости.
Вдруг из пещеры вышел молодой человек в длинной белой одежде. Посмотрев с улыбкой на ангела, Он поднял руки к небу и начал что-то говорить.
— Он так похож на Иисуса, — срывающимся голосом произнес Рувим.
— Он Воскрес! Христос Воскрес! — Костя тормошил Рувима, но тот никак не мог понять, что происходит.
— Христос Воскрес, я тебе говорю, — чуть не плакал от радости Костя. — Он должен был Воскреснуть, Он ведь Сын Божий…
Вдруг кто-то положил Косте на плечо руку. Он повернул голову. Это была мама.
— Мама, Христос Воскрес! — радостно закричал он.
— Воистину Воскрес, — заулыбалась мама.
— Воистину Воскрес, — сказал, проходя мимо, Сергей. В руках у него было полотенце.
Костя понял, что проснулся.
— Христос Воскрес! — сказал встретившийся им на автобусной остановке папин друг Михаил Геннадьевич.
— Воистину Воскрес! — громко, так, что все, стоящие на остановке, посмотрели в его сторону, ответил Костя. — Воистину Воскрес! — повторил он, как бы давая всем понять, что верит в то, что говорит.
Михаил Геннадьевич, как взрослому, подал ему руку.

Maма услышала — Юлия Разсудовская

Была Страстная Суббота. Дождливая с утра погода изменилась. Солнце приветливо грело, и воздух, влажный и теплый, был свеж и чист, несмотря на уже позднее время дня. На улицах, благодаря хорошей погоде, толпилась масса народа и делового и гуляющего. Все готовились встретить праздник, все шли с пакетами: кто нес цветы, кто кондитерские коробки, кто пасхи и крашеные яйца; мальчики из разных магазинов разносили закупленное. Одним словом, все спешили, торопились, толкали друг друга и не замечали своего невежества, занятые своими думами.
У ворот одного громаднейшего многоэтажного дома на многолюдной улице стояла в раздумье девочка лет 10-ти. По её наряду и большой черной картонке можно было сразу определить, что это — девочка из мастерской дамских нарядов, посланная со сдачей сшитого платья. Она была крайне озабочена. Несколько раз принималась она пересматривать свои два кармашка, вынимая оттуда каждый раз наперсток, грязный носовой платок, напоминающий скорее пыльную тряпку, рваные перчатки и какие-то лоскутки, но очевидно, того, что она искала, не было. Личико её все становилось испуганнее и, наконец, исказилось выражением ужаса и беспомощности. Она громко зарыдала и приговаривала: — «Она изобьет меня, изобьет. Что мне делать, кому я сдам платье?»
Конечно, никто из предпраздничной толпы не обратил внимания на плачущего ребенка, и неизвестно, сколько бы времени простояла девочка, плача и не зная, что предпринять в своем горе, если бы случайно не вышел дворник посмотреть на дворе порядки.
— Чево ты ревешь тут? Тяжело нести что ль? — спросил он, поднимая с земли картонку и оглядывая маленькую, худенькую, побледневшую от испуга, девочку.
— Ну, отдохни, отдохни. Вот сюда иди, — говорил он, уводя ее под ворота, где стаяла скамейка. — Садись, отдохни, куда несешь-то? Далече еще, что ль? — участливо спрашивал он и ласково погладил головку плачущей и поправил сбившуюся косынку.
Вместо ответа растроганная непривычной лаской бедняжка еще больше залилась слезами, но вдруг слезы остановились и, вперив разом ставшие сухими глаза в доброе лицо мужчины, она спросила:
— А она не выгонит меня? Дяденька, вот что я наделала! Я потеряла записочку, куда нести платье. А сдать-то его надо здеся, в этом доме. Дяденька, вы тутошний, вы знаете. Барыня платья у хозяйки моей заказывает, ей надо всенепременно к 5-ти часам платье, к заутрени одеть. Барыня много платев шьет у хозяйки, и хозяйка ее очень любить Она меня изобьет, голодом оставить, если я вернусь обратно с платьем, и она сказала мне: — «Катька, торопись, тебе еще надо идти на Николаевскую, как вернешься. Еще другое платье нести».
Девочка торопливо рассказывала свою беду, и большие грустные глаза её с мольбой и надеждой глядели в лицо спасителя, каким ей казался теперь этот чужой и ласковый дядя.
— Ишь ты дело какое, у нас тут квартир-то настоящих барских, важных-то, 60, мыслимо ли дело их все обойти да спросить, кому. Да и время-то уже 6-ой час, — посмотрел он на часы. — Ну, ладно. А как фамилия-то твоей хозяйки-мадамы?
— Анна Егоровна, мы все так ее зовем, а больше я не знаю, — бойко ответила ободренная девчурка.
Вот оно что, — присвистнул дворник, — как оно выходит-то; нет, Катюша, сердешная моя, — тронул он опять ее по голове. — Сегодня ничего тебе не могу помочь, день-то какой, сама знаешь. Надоть нам, служивым, порядок навести во время, да в баньку сходить. А ты и фамилии своей мадамы не знаешь, значит, дела твоего я не могу поручить подручным, а должен сам устроить.
Девочка вопросительно-растерянно смотрела, видимо не понимая, в чем дело.
— Вот что я тебе скажу, — продолжал словоохотливый дядя. — Картонку ты оставь у меня, приходи завтра, и мы отыщем, чье это платье, а хозяйке ничего не говори; скажи, картонку барыня у себя оставила.
И он погладил еще раз хорошенькую головку, вполне уверенный, что грозный час минует ребенка, а потом все сгладится, можно упросить барыню простить маленькую заморенную труженицу ради великого праздника Воскресения Христова.
-Ну, беги домой скорее, не плачь, — ласково проводил дворник девочку до ворот и взял от неё картонку.
Ободренная и успокоенная Катя быстро направилась в обратный путь, который был довольно далек. Но снующая толпа мешала ей, и волей-неволей приходилось сдавливаться. В одном окне, где ее прижали прохожие, она увидала, что уже 6 часов.
«А хозяйка велела в 5 ч. быть дома», — пронеслось в ее голове. Опять страх обуял бедняжку. Она вспомнила, какая злая Анна Егоровна, когда она рассердится, как она всегда больно таскает за уши, как кричит, топает ногами, как обещает отправить ее обратно к тетке. И Катя остановилась решительно. В мозгу её перебирались все бывшие случаи гнева хозяйки.
Нет, она не вернется к хозяйке. Что ее ждет там в мастерской? Анна Егоровна сегодня очень злая весь день; она изобьет ее, запреть в темный, холодный чулан или, еще хуже, выгонит на улицу. Лучше она сама пойдет к тетке и расскажет свое горе, — решила Катя, — ведь тетка её добрая, она любить Катю, она отдала ее в ученье такой маленькой только по бедности.
От слез, страха и тяжелого раздумья Катя утомилась. Она прижалась к дому и не шевелилась… А воспоминания о прежней жизни, когда её мама была жива, назойливо лезли в усталую голову. Как было весело в этот день красить яички, готовить пасху…
С каким нетерпением ждала она, когда утром мама подойдет к ней с красивым яйцом похристосоваться! И Кате неудержимо захотелось на мамину могилку. Она хорошо знала, где схоронена была её мать: она часто там бывала с тетей. Только это далеко далеко, но Катя решила идти. Когда она достигла кладбища, уже смеркалось. И там тоже все напоминало наступление Светлого Праздника: могилки были разукрашены, везде цветы, дорожки посыпаны песком, сторожа развешивали фонарики около церкви и устанавливали какие-то столы.
Катя дошла до заветной могилки, села на холмик, молилась усердно, сама не зная, как и о чем, и передавала могилке случившуюся с ней беду, свою боязнь вернуться к хозяйке, и так говорила, будто мама её сидела рядом живая. Она не заметила, как все темнело и темнело, и, наконец, наступила тихая, теплая, светлая апрельская ночь.
Девочка решила дождаться утра на кладбище и пошла к церкви.
На богатых могилках теплились лампадки, около церкви было большое освещение. Она остановилась невдалеке и начала наблюдать. Много ходило нищих.
Вдруг к воротам кладбищенской ограды подъехал нарядный автомобиль-карета. Оттуда вышли молодая красиво одетая дама в светлом платье и господин. Они пошли навстречу человеку, который нес громадную корзину цветов, и все вместе направились к свежей украшенной ельником могилке неподалеку, где ютилась Катя. Дама указывала, как расставлять горшки, долго и много раз их переставляли, и, когда, наконец, человек ушел, она села на сделанную у могилки скамейку и задумалась. Она сидела печальная, молчаливая, сколько ни заговаривал с ней сопровождавший ее господин, она только покачивала головою. Катя подумала: — «Вот и богатая барыня, а такая грустная, о ком это она горюет?» — Ее очень это заинтересовало, и она подошла поближе, разглядывая красивые белые лилии и розы, жалея, что она бедная, не могла снести цветочка своей маме.
Дама вдруг посмотрела на девочку, хотела что-то сказать, но слезы закапали из её глаз и, точно угадав желание ребенка, она сорвала розу и подала девочке.
— Пора в церковь, — напомнил мужчина, и дама, поцеловав могилку и поправив на ней большое красное яйцо из цветов, прошептала: — «Мамочка, я приду к тебе еще, сказать «Христос Воскресе». — Они ушли. Катя проводила взглядом красивую даму и мигом отнесла подаренный цветок на могилку своей матери «В это время торжественно-величаво шел крестный ход кругом церкви, плавно качались хоругви в тихом воздухе, и далеко-далеко неслось громкое пение, колокола гудели и переливались тоненькими голосами, свечи молящихся мелькали и колыхались, образуя движущиеся огоньки. И так стало весело, радостно, что Катя замерла в восторге и очень, жалела, когда крестный ход ушел в церковь. Усталость взяла свое, ноги болели, надо было посидеть, и Катя пошла к той богатой могилке, где дама дала ей розу. Садясь на скамейку, девочка увидала на песке что-то блестящее. Она стала шарить рукою и подняла кольцо.
«Это верно уронила та дама, — подумала Катя, — надо ей отдать. А как это сделать? Вдруг она не придет сюда больше». — Немного подумав, девочка решила пойти к
автомобилю и там ждать, когда господа эти поедут домой.
Она завязала кольцо в носовой платок и, крепко зажав его ручонкой в кармашке, боялась шевельнуться, чтоб не потерять свою находку. Ждать ей пришлось недолго.
Дама и господин приближались к автомобилю. Дама горько плакала.
Катя быстро подошла к ней.
— Может-быть, вы кольцо потеряли, там, на могилке, у вашей мамы? — спросила она.
Дама схватила девочку за руку.
— Андрюша, Андрюша! — воскликнула она, — какое счастье, какая радость! Потеря этого кольца была для меня новое горе, это мамино кольцо, которое она так любила.
Ты откуда, девочка? ты сторожа дочка, наверно? Что ты делаешь одна тут ночью, отчего ты не дома? — закидала она вопросами Катю.
— Я не живу здесь, я пришла на могилку к маме, — чуть пролепетала девочка.
Волнения целого дня сказались на хрупком организме ребенка, и Катя, как подкошенная, упала на руки подхватившего ее господина.
Молодые люди свезли ее к себе домой и на другой день, узнав всю историю её, временно ее приютили, пока она совсем оправилась, а потом в память её поступка обеспечили ее капиталом, так что тетка могла взять к себе племянницу и дать ей приличное образование.

Случай в Светлый Праздник — Николай Якубовский

Это было давно. Даже очень давно, а между тем до сих пор не могу я вспомнить об этом случае, без того, чтобы краска не залила моего лица и слезы не подступили бы к горлу.
Мне было всего десять лет, но мое общественное положение (я был гимназистом первого класса) подымало меня в собственных глазах гораздо выше полутора аршин от земли. Я с презрением смотрел на своих сверстников, не имевших такого почетного звания, презирал реалистов с желтым кантом и презрительно относился к девчонкам одного со мной возраста. Надев светло-серое пальто с серебряными пуговицами, я поставил крест на все, что интересовало и привлекало меня раньше, забросил игры, считая их позорящими мое звание и, если когда и вспоминал о них, то не иначе, как о том давно прошедшем времени, когда я «был маленьким». Теперь же я стал большим и должен был заниматься серьезными делами. Я ходил по комнатам с глубокомысленным видом, заложив руки за спину, и насвистывал «чижика», так как, к своему огорчению, не знал более никакого мотива. Прежние свои знакомства постарался прекратить и даже был настолько жесток, что послал своему бывшему другу Соничке Баташевой записку, сообщив ей, что «между нами все кончено».
Свои симпатии я перенес на Катеньку Подобедову, четырнадцатилетнюю девочку, дочь генерала, нашего дальнего родственника. То обстоятельство, что Катенька разрешила мне бывать в их доме запросто, еще более возвысило меня в собственных глазах, и я каждое утро усиленно натирал себе верхнюю губу керосином, чтобы поскорее выросли усы.
Итак, я уже большой, принят в лучших домах Петербурга, у Подобедовых бываю запросто, чего же еще нужно начинающему жизнь молодому человеку?
Однако для полного счастья мне не хватало еще мундира. Темно-синего мундира с блестящими пуговицами, с высоким воротником, обшитым галунами, и с двумя карманами назади. О, эти карманы! такие же точно, как у папиного сюртука. Карманы назади! нет вы не знаете, что значит иметь карманы назади. Ведь это так гордо, так солидно! Желание иметь мундир не давало мне покоя ни днем, ни ночью. Мундир мне стал необходим, как хлеб, как воздух. Нет, более того…
Уже три месяца я «подъезжал» к родным с намеками насчет мундира. Каждый день за обедом, стараясь казаться спокойным, и как бы с огорчением, я говорил, что «кажется», по новым правилам, все гимназисты обязаны иметь мундир. А когда меня спрашивали: «ты очень хочешь иметь мундир?» я невозмутимо отвечал:
— Что ж хотеть-то, велят, так поневоле оденешь.
Однако, как бы то ни было, но к Пасхе, к той самой Пасхе, о которой я без слез не могу вспомнить, мне сшили мундир.
О, это был счастливейший день в моей жизни! Как сейчас помню, сколько усилий стоило мне доказать, что он вовсе не узок и не давит мне горла, хотя на самом деле, я чувствовал себя в нем как в пеленках и буквально не мог дышать. Но я втягивал в себя воздух, подбирал живот и доказывал всем, что мундир скорее широк, чем узок. Я боялся хоть на один миг выпустить его из своих рук, чтобы не потерять окончательно.
Когда портной ушел, я первым делом осмотрел карманы. Все в порядке, моя «гордость» оказалась на месте. Целый час не хотел снимать с себя своего приобретения, и важно ходил из угла в угол, заложа руки за спину и держа два пальца правой руки в драгоценном кармане. Нет, вы посмотрите, сколько солидности!
Я с нетерпением стал ждать того дня, когда надев свой новый мундир, я пойду самостоятельно, без старших, делать визиты.
А визитов было много. Я даже составил целый список лиц, которым должен буду засвидетельствовать свое почтение, чтобы кого не забыть и не обидеть. Прежде всего к директору гимназии — расписаться в книге, затем к бабушке, папиной маме; оттуда к дедушке, маминому папе; потом к тете Соне, к дяде Вите и, наконец, к Катеньке Подобедовой. Я нарочно оставил визит к Катеньке под конец, хотя они жили на другом углу Невского, чтобы, отделавшись от неприятных служебных визитов, отдохнуть в приятном дамском обществе.
Утром в Светлый праздник я встал ранее обыкновенного и принялся скоблить и чистить свой новый мундир. Не оставив на нем ни одной пылинки, я торжественно приступил к облачению.
Целый час перед большим зеркалом я то снимал, то надевал мундир; двадцать раз перевязывал галстучек и только к 11 часам был настолько прилично одет, что мог со спокойной совестью отправиться с визитами. Наскоро выпив стакан (заметьте стакан, а не чашку) кофе, я, надушенный цветочным одеколоном, в белых фильдекосовых перчатках, без пальто (Пасха была теплая), преисполненный собственного достоинства, вышел на улицу.
День тянулся возмутительно долго. Везде так страшно задерживали, что только в половине третьего я смог, наконец, позвонить у подъезда Подобедовского дома.
У Подобедовых было много гостей. Нарядные важные дамы, разодетые мужчины во фраках, шитых золотом мундирах, военные, штатские, наполняли гостиную. Слышался какой-то гул голосов: шутки, смех, пение, — все сливалось во что-то могучее и неопределенное.
Вид этого большого блестящего общества настолько ошеломил меня, что вместо развязности, с какой я собирался войти в гостиную, я робко остановился в самых дверях и шаркнул ногой, отвешивая общий поклон.
— А, вот и будущий министр пожаловал, — услышал я голос генерала (он всегда меня звал министром), — милости просим, милости просим. Катенька, — закричал он, повернувшись к противоположной двери, — беги скорей, министр пришел.
— Коленька? — послышался из соседней комнаты вопросительный голос Кати, — пусть идет сюда, я с гостями.
Звук ее голоса придал мне храбрости, и я уже более развязно обошел по очереди всех гостей и, деликатно шаркая ногой, поздравил всех с праздником Воскресения Христова.
Свободен! Робость как рукой сняло. Я важно и гордо переступаю порог маленькой гостиной и отвешиваю общий поклон, грациозно нагибаясь вперед.
— Здравствуйте, Коля, — улыбаясь и протягивая мне руку, встретила меня Катенька, — замучили вас, бедненький. Господа, знакомьтесь, — тоном совсем взрослой, добавила она и, прищурив глазки, многозначительно посмотрела на меня: «Вот, мол, как я умею говорить».
Я не знаю, был ли у Катеньки какой-нибудь злой умысел, хотела ли она показать мне, что она уже взрослая, или это у ней случайно так удачно вышло, но я тогда понял эту фразу как вызов и должен был, так или иначе, поддержать честь своего мундира.
Я усиленно заморгал глазами, придумывая какой-нибудь фортель, который мог бы поднять меня в глаза общества. Наконец выход придуман. Я важно прошел из угла в угол по комнате, вы нул из знаменитого кармана платок, отер свою лысину, и, сделав страдальческое лицо, протянул: «Фу, уста-а-ал». Затем, повернувшись на каблуке и наклонив вперед весь корпус, что мне казалось, должно было быть очень красиво, важно подошел к Катеньке и не сел, а прямо упал на стул.
— Сегодня такая прекрасная погода, что…
Но я не мог договорить, так как волосы стали дыбом на моей голове. Я почувствовал под собой что-то влажное и клейкое.
В глазах все пошло кругом: стол, гости, Катенька, — все закружилось и запрыгало передо мною. Кровь прилила к лицу, и я почувствовал, что краснею, краснею, как какой-нибудь приготовишка.
Боже мой, да ведь это я сел на яйцо, которое сам же положил у бабушки в свою «гордость».
«Но почему же яйцо всмятку? Какой дурак на Пасхе варит яйца всмятку?» — злобно думал я, не зная, как вылезти из глупого положения. Однако мое смущение могут заметить. Я взял себя в руки, собрал все свое хладнокровие и постарался согнать краску со своего лица.
Не знаю, что я болтал, какие глупости говорил, желая скрыть свое смущение, ничего не знаю; минуты казались мне часами, я не знал куда мне деться и готов был провалиться сквозь землю.
— Ну, будет сидеть-то, идемте играть — вскочила вдруг Катенька, схватывая меня за рукав. «Коленька, бежим, будьте моим кавалером».
Но Коленька не мог двинуться с места. Коленька прирос к стулу и боялся шевельнуться, чтобы предательское яйцо не потекло на пол. «А вдруг могут подумать что..». — промелькнула у меня мысль, и кровь снова бросилась мне в голову. Я сидел ни жив, ни мертв, чувствуя, что глаза мои наполняются слезами. Язык отказывался повиноваться, руки тряслись.
— Да что с вами? Вы больны? Отчего вы такой красный? — обступили меня девочки.
Спасительная мысль осенила меня. Я скорчил ужасную гримасу, потом заставил себя улыбнуться и чуть слышно прошептал:
— Ничего, пройдет… мурашки забегали, — и я принялся усиленно тереть себе ногу.
— А… мурашки, ну, это бывает, — засмеялись девочки.
— У маленьких, — язвительно добавила Катенька и, не удостоив меня даже взглядом, вышла с подругами из комнаты.
Большего оскорбления нанести мне она не могла.
— У маленьких, дура! — пробурчал я ей вдогонку.

* * *

Я остался один. Что делать? Куда бежать? Некуда: с одной стороны слышались голоса старших, с другой — смех девочек. Положение безвыходное. Я посмотрел в зеркало. Сзади на мундире красовалось большое желтое пятно.
«Просочилось, Боже мой, просочилось», — с ужасом думал я.
Однако надо было действовать, каждую минуту могли вернуться девочки, и тогда что? Опять мурашки? Из двух зол надо выбирать меньшее. Если проходить комнату, то уж лучше мимо старших.
Надо только сделать так, чтобы не заметили. Я закрыл обеими руками злополучное пятно назади и со всех ног бросился бежать через гостиную.
— Куда? Куда, министр? — вдруг услышал я голос генерала за собой. — А… ну беги, беги скорее, вторая дверь в конце коридора.
Не отдавая себе отчета, я бежал по коридору.
«Боже мой, просочилось! Боже мой, просочилось! Боже мой, просочилось!» — бессмысленно повторял я в уме одну и ту же фразу.

* * *

Я нашел спасительницу в лице кухарки Марфы, на которую налетел по дороге. Услыхав о несчастии и тщательно осмотрев мой костюм, она заявила, что это яйцо, и что надо его скорей замыть, а то пятно будет.
— Посиди тут, — добавила она, показывая на умывальную комнату, — а я сейчас замою.
— Марфа, голубушка, — взмолился я, — чтобы барышни не узнали.
— Сиди уж, туда же, чтобы барышни не узнали, — передразнила она меня, — очень ты нужен, что ж я докладывать, что ли, пойду, и без тебя дела много.
Я успокоился.
«Правда, что она докладывать, что ли пойдет», — решил я — и без сопротивления дал снять с себя свои форменные брючки и остался ожидать ее в одном мундире. Мундира я не отдал, не желая оставаться в одном белье и решил, что замыть его можно будет после, когда высохнут брючки.
Я остановился перед зеркалом и невольно залюбовался на себя. В красивом мундире и белых рейтузах я казался себе похожим на Наполеона.
«Как красиво, — подумал я, — почему это в гимназии не полагается к мундиру белых брюк? Совсем Наполеон».
Я забыл уже о своем несчастии, о том, что нахожусь в умывальной и ожидаю, пока просохнет мой костюм. Я был уже не гимназист, ни больше ни меньше как повелитель французов, император Наполеон. Я стоял перед зеркалом, любуясь на себя, и командовал войсками, принимая самые разнообразные позы. Приход Марфы вернул меня к действительности и решил судьбу одного крупного сражения. Сняв с меня мундир, она лишила меня возможности продолжать завоевания мира, и я, волей неволей, должен был снова превратиться в обыкновенного гимназиста.
Как я ни уговаривал Марфу не лишать меня моего последнего украшения, она осталась непреклонна.
— Засохнет, тогда не отмоешь, а ждать, пока «они» высохнут, так тебе же придется два часа в пустой комнате сидеть.
— А если кто придет?
— Очень ты нужен, сиди уж, — сердито проворчала она и ушла, хлопнув дверью.
Вот уже целый час, как я сижу один в умывальной комнате.
Я слышал, как пробило четыре часа, затем пять, а Марфы все нет и нет. Должно быть, забыла или услали куда-нибудь. Несколько раз выходил я на разведки, высовывал свой нос из комнаты и тихонько звал ее: «Марфа, Марфа» — никакого ответа. Все время нахожусь под страхом того, что кто-нибудь войдет и застанет меня здесь. Продумал все мозги, но не могу найти никакого выхода.
Девочки бегают по всему дому и ищут меня. Слава Богу, что не заглянули сюда, хотя на всякий случай, я нашел себе место, где спрятаться. Туда не полезут искать. Это шкафчик под умывальником. Вынул ведро и могу там легко поместиться. Слава Богу, что я такой маленький.
Ну, кажется идет. Слышны шаги по коридору. Да, это ее шаги.
Бросаюсь к двери ей навстречу, и в ужасе отскакиваю назад: по коридору, своей качающейся походкой, идет генерал.
— Спасайся, кто может, — бессмысленно говорю я и бросаюсь в свою засаду.
Хорошо, что я спрятался: он идет сюда. Вдруг увидит. Мое сердце так сильно бьется, что его удары должны быть слышны по всему дому. Беда, услыхал, идет прямо к умывальнику. Сейчас откроет дверцу. Что-то будет?
Но дверца не открылась. Случилось нечто похуже: генерал стал мыться. Читатель, не смейтесь, грешно смеяться над несчастьем ближнего. Вы понимаете? Я сидел, боясь шевельнуться, чтобы не выдать своего присутствия, а сверху на меня лились потоки мыльной воды. Первая струя пришлась мне, как раз по макушке, потом потекло по шее, по спине, по груди. А я сидел как дурак. Вместо того, чтобы закричать: «Генерал, здесь я, не мойтесь», — я бессмысленно уставился глазами в темный угол умывального шкафа и думал… о том, каким мылом моется генерал.
— Ах да, ландыш, — вдруг сообразил я, вспомнив, что утром перед уходом я душился цветочным одеколоном запаха «ландыш».
Генерал вымылся и, что-то насвистывая, вышел из комнаты.
Говорят, что беда никогда не приходит одна. Не успел я вылезти из засады, снять свои сапоги и рубашонку, чтобы хоть немного отжать ее, как в коридоре снова послышались шаги. Но я не обрадовался им, так как в первый раз. Я отлично знал, что это не Марфа, так как ясно различал голоса Катеньки, Лизы Поганкиной, Веры Шугальевой, Вареньки Лилиной и многих других девочек. Их веселый жизнерадостный смех доносился до меня все ясней и ясней… Сомнения не было: они шли в умывальную. Что делать?
Раздумывать было некогда. Я бросился к умывальнику, но вспомнив только что принятую ванну, с ужасом отскочил от него. Несчастный, я не сообразил, что промокнуть на мне более ничего не может, так как рубашонку и ту я снял с себя. Но медлить нельзя.
Быстро оглядев всю комнату, я заметил вделанный в стену платяной шкаф (как это я его раньше не видал). Еще секунда, и я, прижавшись в уголке шкафа и закрыв себя висевшими платьями, ожидал того, что пошлет мне злая судьба.
Девочки вошли в комнату.
— Ну, смотрите, вот мое новое платье, — услыхал я голос Катеньки и в тот же момент в шкафу стало светло, как на улице.
Подробностей того, что произошло потом, я не помню. Я помню лишь, что, захватив все, что висело в шкафу, я выбросил на стоявших девочек и, пользуясь их испугом, бросился бежать.
Как я бежал! Ах, как я бежал! Я плохо знал расположение квартиры Подобедовых и потому не отдавал себе отчета в том, куда я бегу.
Когда теперь, много лет спустя, я сижу в синематографе и вижу излюбленную публикой картинку, изображающую бегство какого-нибудь плутишки от своих преследователей, я вспоминаю свой злополучный визит к Подобедовым.
Мои преследователи: все гости во главе с хозяином дома, не зная, что случилось, и ничего не соображая, — гонялись за мной по всем комнатам, как за зайцем. Когда я заметил, что некоторые из них побежали мне навстречу, мне ничего более не оставалось, как выскочить в окно, благо квартира была в первом этаже. Ничего не помня и не соображая, мчался я по Невскому, под гоготание и ауканье извозчиков и прохожих. Как я достиг дома, как попал в свою комнату, я не помню. Часа через три, немного придя в себя, я решил, что после такого случая, я не имею права остаться жить и должен умереть…
Но я не умер, а на другой день, даже немного успокоенный, писал следующую записку: «Милая Катя, вчера я нечаянно забыл у вас свой мундир и штанишки. Будьте добры прислать их мне с нашей горничной Машей. Уважающий Вас Коля».

 

Детская исповедь

КАК ПОНЯТЬ, ГОТОВ ЛИ РЕБЕНОК ИДТИ НА ПЕРВУЮ ИСПОВЕДЬ?

Ребенок не готов к исповеди, если не может на себя критично взглянуть. Для священника неготовность ребенка сразу видна. Если на самые простые вопросы вроде: «Может быть, ты не слушался родителей?» – ребенок отвечает: «Нет, я всегда слушаюсь», то сразу видно, что он говорит не о себе реальном и грешном, а о том, какие у него есть представления о правильном поведении. И это для определенного возраста совершенно нормальное поведение. Ребенок знает, что он вообще-то хороший, а то, что и хорошие люди могут совершать плохие поступки, он еще не может понять. В пять-шесть лет – это признак нормального развития, поскольку ребенок должен жить с ощущением, что он хороший и его все любят. Гораздо хуже, если ребенок будет на все вопросы о грехах соглашаться и говорить: «Я мешаю родителям, я плохо себя веду». Это будет признаком не покаяния, а усвоенной роли плохого ребенка и заниженной самооценки. Ребенок, который внутренне созрел для исповеди, на вопросы священника будет отвечать с рассуждением: «Такого-то греха у меня нет, такой есть, а этот совсем немного».

С КАКОГО ВОЗРАСТА РЕБЕНОК ДОЛЖЕН ИДТИ НА ИСПОВЕДЬ?

Дети исповедуются обычно с семи лет. Иногда первая исповедь воцерковленного ребенка совершается раньше семилетнего возраста после серьезного проступка, который сам ребенок осознает как грех. Родители объясняют ребенку, что причащаться с таким грехом без исповеди нельзя, а ребенок сам принимает решение исповедоваться. В данном случае, пока ребенку не исполнилось семи лет, он может продолжать причащаться и без исповеди, если не будет совершен другой серьезный грех. С семи же лет дети обычно исповедуются перед каждым причастием, как это делают взрослые. Исключения, конечно же, бывают – кто-то и в шесть лет очень серьезно исповедуется, а кто-то и в восемь лет не может на себя взглянуть со стороны. Важно, чтобы родители не переусердствовали в последнем случае, заставляя ребенка исповедоваться.

НУЖНО ЛИ ЗАСТАВЛЯТЬ РЕБЕНКА ИДТИ НА ИСПОВЕДЬ?

Ребенка нельзя принуждать к исповеди – покаяние должно быть искренним и совершенно свободным. Ребенок может подчиняться родительскому авторитету, но при этом в нем не будет происходить духовного возрастания. Повзрослев, ребенок откажется исповедоваться вообще. Духовный рост гораздо важнее факта исповеди.

КАК ПОДГОТОВИТЬ РЕБЕНКА К ПЕРВОЙ ИСПОВЕДИ?

Ребенку можно помочь продумать свою первую исповедь, побеседовав с ним о том, какие могут быть грехи, чем мы можем оскорблять Бога и людей. Для этого можно перечислить основные заповеди Божии, объяснив каждую из них. Не стоит напоминать ребенку его конкретные проступки, настаивая, чтобы он не забыл их исповедовать. Также ребенку необходимо объяснить, что произнесение грехов на исповеди – это еще только начало покаяния и очень важно, чтобы он не повторял их. Лучше не пользоваться перечнем грехов, составленным для взрослых, чтобы прочитанное не направило раньше времени детский ум в ту сторону, куда мысль еще не заходила в силу своей детской чистоты. Неудачно заданный вопрос на исповеди или прочитанное название греха может не только не уберечь ребенка от него, а напротив, возбудить в нем интерес к этому греху. Поэтому при разговоре с ребенком о возможных грехах надо быть очень осторожным и называть только самые общие грехи. Можно ребенку объяснять те грехи, которые он может не считать грехами, например, компьютерные игры со всевозможными «стрелялками», долгое просиживание у телевизора и т.д. Но не стоит ребенку рассказывать о тяжелых грехах, надеясь на Бога и Его глас в душе человеческой – совесть.

Для ребенка от семи до десяти-одиннадцати лет (до начала переходного возраста) можно использовать следующий перечень грехов.

ГРЕХИ ПО ОТНОШЕНИЮ К СТАРШИМ. Не слушался родителей или учителей. Пререкался с ними. Грубил старшим. Брал что-либо без разрешения. Гулял без разрешения. Обманывал старших. Капризничал. Плохо себя вел на уроках. Не благодарил родителей.

ГРЕХИ ПО ОТНОШЕНИЮ К МЛАДШИМ. Обижал младших. Грубил им. Издевался над животными. Не заботился о домашних животных.

ГРЕХИ ПО ОТНОШЕНИЮ К ДРУЗЬЯМ И ОДНОКЛАССНИКАМ. Обманывал. Дрался. Обзывался обидными словами или кличками. Часто ссорился. Не уступал, проявлял упрямство. Ябедничал.

ОБЯЗАННОСТИ. Не убирался в комнате. Не выполнял поручения, которые давали родители. Не делал или делал небрежно домашнее задание.

ВРЕДНЫЕ ПРИВЫЧКИ. Много смотрел телевизор. Много играл на компьютере.

ГРЕХИ ПО ОТНОШЕНИЮ К БОГУ. Забывал молиться утром и вечером, до и после еды. Редко исповедовался и причащался. Не благодарил Бога за Его благодеяния.

Перечисленных грехов вполне достаточно, чтобы дать ребенку правильное направление мысли, остальное ребенку подскажет его совесть.

После вступления ребенка в период переходного возраста перечень возможных грехов можно несколько дополнить:

Ругался нецензурно. Пробовал курить. Пробовал спиртные напитки. Смотрел непристойные картины или фильмы. Было вольное обращение с противоположным полом.

Этим списком можно также ограничиться, вновь надеясь на то, что направление мысли задано, а более серьезные грехи совесть не даст забыть.

Поскольку дети часто волнуются на исповеди, особенно, если они исповедуются редко, лучше предложить ребенку написать свои грехи на листочке бумаги, по которому можно прочитать грехи на исповеди. Пусть он напишет их сам не беритесь за это Вы! Не будьте любопытны, не нарушайте тайну исповеди, пытаясь узнать грехи своих детей, или расспрашивая их, что священник сказал на исповеди.

ЧТО ДЕЛАТЬ ЕСЛИ РЕБЕНОК НЕ МОЖЕТ ПРЕОДОЛЕТЬ СТРАХ И ПОДОЙТИ К СВЯЩЕННИКУ?

Исповедь совершается перед крестом и Евангелием, которые напоминают о том, что исповедь принимает Бог, а не священник, который является только свидетелем исповеди. Поэтому можно исповедоваться, как обращаясь к священнику, так и просто перечисляя грехи, не обращаясь непосредственно к священнику. Объясните ребенку, что священник у креста и Евангелия – это не судья, который будет решать, насколько дурной поступок ты сделал. В кабинете врача сидит доктор, который нас лечит, и медсестра, которая помогает врачу. Так и на исповеди: мы стоим на исповеди перед Богом – Врачом наших душ – и священником, который словно медсестра просто помогает исповедоваться. Не бойтесь сами обратиться к священнику! Подойдите до службы или после, поделитесь тем что Ваш ребенок боится идти исповедоваться! И не забывайте,что  родители должны своим примером приучать ребенка к частой исповеди, сами прибегая к этому таинству.

Детская исповедь построенная по заповедям Божиим:

Предварительные вопросы

Веришь ли ты в Бога?

– Веришь ли ты в Бога?

– Знаешь ли ты и веруешь ли в то, что исповедь принимает Сам Господь Иисус Христос, невидимо предстоящий?

– Искренне ли жалеешь ты о том, что плохими поступками согрешил перед Богом, нарушил Его святые заповеди?

– Со всеми ли ты помирился, идя на исповедь?

Первая заповедь Закона Божия

Я – Господь Бог твой: и не должны быть у тебя другие боги, кроме Меня.

Первая заповедь учит нас Богопознанию и накладывает на нас обязанности Богопочитания.

– Молишься ли ты утром и вечером, перед едой и после еды, перед началом и по окончании всякого дела?

– Веришь ли в то, что Бог все видит и знает, не только дела твои, но и мысли и тайные желания, видит тебя и днем и ночью, дома и вне дома, словом, всегда?

– Строишь ли ты свою жизнь сообразно с этой верой?

– Веришь ли в то, что люди сотворены Богом и что Господь является Творцом Вселенной, хотя многие люди и отрицают это?
– Любишь ли ты Бога?

– Не стыдишься ли признаваться в своей вере перед людьми? Не отказываешься ли от своей веры из боязни быть осмеянным другими?

Вторая заповедь Закона Божия

Не делай себе идола, ни какого либо изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в водах под землею: не поклоняйся им и не служи им.

Второй заповедью Господь Бог запрещает идолопоклонство, то есть создавать кумиров для почитания. Поклонение святым иконам и угодникам Божиим не является идолопоклонством. Для христиан к идолопоклонству относится служение грехам и страстям: гордости, пресыщению в еде и питии, любви к земным богатствам и т. д.

– Не тратишь ли ты деньги на лакомства? Не любишь ли много кушать, не соблюдая умеренности?

– Не нарушаешь ли святых постов и постных дней: среды и пятницы?

– Не гордишься ли своими успехами в учебе, богатством своих родителей?

– Не добиваешься ли первенства среди своих сверстников? Не желаешь ли, чтобы тебя считали самым умным и добрым?

– Не любишь ли командовать, быть старшим над своими товарищами?

Третья заповедь Закона Божия

Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно.

Третьей заповедью запрещается произносить имя Божие напрасно, без любви, благоговения и молитвы?

– Не произносишь ли имени Божия напрасно, в пустых разговорах и шутках?

– Не ропщешь ли на жизненные тягости своих родителей?

– Не завидуешь ли детям из богатых семей?

– Благодаришь ли ты Бога в болезнях, неприятностях и жизненных неудачах?

Четвертая заповедь Закона Божия

Помни день субботний, чтобы святить его (то есть проводить его свято): шесть дней работай и делай в продолжение их все дела твои, а день седьмой – день покоя (суббота) посвящай Господу Богу твоему.

Четвертой заповедью Господь Бог повелевает нам работать шесть дней в неделю, а седьмой день (в христианской Церкви этот день – воскресенье) посвящать служению Богу, угодным Богу делам.

– Не ленишься ли в воскресенье и в праздничные дни ходить в Церковь?

– Любишь ли бывать в храме Божием?

– Не бегаешь ли по храму, не выходишь ли из него во время службы, не позволяешь ли себе в храме шутить, играть, смеяться, разговаривать?

– Любишь ли читать Святое Евангелие, духовные книги?

– Знаешь ли на память молитвы “Отче наш”, “Богородице Дево”, “Верую”?

– Не любишь ли праздно проводить время?

– Не имеешь ли пристрастия к телевизору и кино, которые разрушают веру в Бога?

– Стремишься ли к приобретению познаний, хорошей учебе? Молишься ли о том, чтобы Господь помог тебе в учении?

– Всегда ли со вниманием и старанием учишь домашние уроки?

– Не тратишь ли попусту время за компьютером в играх, где присутствуют насилие или убийство?

Пятая заповедь Закона Божия

Почитай отца своего и матерь свою, чтобы тебе хорошо было, и чтобы ты долго прожил на земле

Пятой заповедью Господь Бог повелевает нам любить своих родителей, учителей, старших, заботиться о них и быть почтительным к ним.

– Почитаешь ли ты своих родителей, не оскорбляешь ли их грубыми словами и непослушанием?

– Уважаешь ли своих наставников и учителей? Не допускаешь ли по отношению к ним оскорбления или неподчинения?

– Добросовестно ли ты выполняешь свои обязанности в школе и дома?

– Почитаешь ли старших возрастом людей? Не допускаешь ли по отношению к ним насмешек? Не передразниваешь ли и не смеешься ли над увечными, калеками, больными?

– Стараешься ли исправиться в своих плохих привычках?

Шестая заповедь Закона Божия

Не убивай

Шестой заповедью Господь Бог запрещает убийство и не только физическое, но и духовное, когда человек учит другого человека греху. К грехам против шестой заповеди относится курение и употребление наркотиков, ведущее к разрушению человеческого организма, то есть к самоубийству. Участие в войне Церковь не считает нарушением шестой заповеди, потому что воины защищают Отечество.

– Не ругаешься ли ты неприличными словами?

– Не таишь ли на кого в сердце злобу или ненависть?

– Стараешься ли утешить огорченного, опечаленного товарища своего?

– Не мучаешь ли животных? Не убиваешь ли их ради забавы?

– Любишь ли людей, как заповедал нам Господь?

– Подаешь ли, что можешь, бедным, голодным людям?

– Не ругаешься ли с каким человеком или сверстником?

– Не дерешься ли, не обижаешь ли детей, которые слабее тебя?

– Не куришь ли ты? Не употребляешь ли наркотики?

Седьмая заповедь Закона Божия

Не прелюбодействуй

Этой заповедью Господь запрещает разрушение супружеской верности, а неженатым Господь повелевает соблюдать чистоту мыслей и желаний.

– Не допускаешь ли ты в своем сердце нечистых плотских желаний?

– Не допускаешь ли таких поступков, о которых очень стыдно рассказать кому-либо?

– Не имеешь ли интереса к фильмам “только для взрослых”? Не рассматриваешь ли журналы и фотографии с неприличными картинками?

– Не имеешь ли друзей, которые учили бы тебя играть в карты, курить, пить спиртные напитки? Не был ли участником этих грехов?

– Не пересказываешь ли анекдоты, неприличные истории?

Восьмая заповедь Закона Божия

Не воруй

Этой заповедью запрещаются не только кражи, когда кто-либо тайком берет вещь, не принадлежащую ему, но и обман, тунеядство.

– Не брал ли тайком, без спроса, чужую вещь?

– Не присваивал ли найденные деньги, какой-либо потерянный предмет, вместо того, чтобы объявить близким людям о своей находке?

– Не заглядывал ли родителям в кошелек? Не брал ли у них без спроса деньги?

Девятая заповедь Закона Божия

Не произноси на другого ложного свидетельстваю

Девятой заповедью Господь Бог запрещает говорить ложь о другом человеке и запрещает вообще всякую ложь.

– Не имеешь ли привычки врать? Не обманываешь ли родителей, учителей, братьев, сестер, друзей?

– Не нарушал ли данного обещания?

– Не осуждал ли кого? Не разглашал ли недостатки других людей? Не высмеивал ли недостатки товарищей?

Десятая заповедь Закона Божия

Не желай себе жены ближнего твоего, не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего того, что есть у ближнего твоего.

Десятой заповедью запрещается не только делать что-либо плохое другим, но и завидовать, допускать в сердце худые желания и помышления по отношению к ним.

– Следишь ли за чистотой своих мыслей и желаний?

– Стараешься ли исправиться в тех грехах, в которых каялся на предыдущей исповеди?

– Не завидуешь ли кому-либо?

– Не был ли недоволен, когда при тебе кого-либо хвалили?

Заключительные вопросы

– Дорожишь ли временем?

– Стараешься ли каждую минуту употребить на пользу души?

– Готовился ли ко причащению Святых Христовых Таин? Веришь ли в то, что священник вынесет в золотой Чаше для того, чтобы преподать тебе для вкушения (это непостижимо умом, но постижимо только верой сердца) Тело и Кровь Иисуса Христа?

– Каешься ли в грехах своих, то есть, искренне сокрушаясь, просишь у Бога прощения?

Живые картинки

Православная писательница Валентина Ивановна Цветкова родилась в 1936 г. в с. Никольское Саратовской области. Позже она переехала на учебу в Самару. Педагог по образованию, она много лет непосредственно общалась с детьми. И это чувствуется в ее рассказах. Знание детской психологии позволило Валентине Ивановне написать свои рассказы таким языком, который воспринимается детьми легко, непринужденно. Поэтому ее произведения читаются с интересом не только детьми, но и взрослыми, ведь в сущности, все мы в какой-то мере большие дети.
В.И. Цветкова сотрудничала с различными православными газетами, в частности с самарским “Благовестом” и рязанским “Благовестом” С 1999 года живет в Рязани и продолжает трудиться над новыми произведениями, которые, надеемся, в скором времени выйдут в свет.

Чудная

Бабуль, купи мне сегодня, пожалуйста, фломастеры, — попросил Витя утром свою бабушку.

— Куплю, — ответила она, повязывая на голову платок.

— Ну тогда, бабушка, пошли скорее!

— Подожди, Витенька, я пирожки из духовки вытащу, Агафью Семеновну по дороге угостим.

— А, это ту, что сидит всегда на одном и том же месте, и кто к ней не подойдет, всем низко кланяется, даже если я иду и ничего ей не подаю. Мы с мальчиками нарочно несколько раз мимо нее проходили, и она каждый раз вставала и кланялась. Чудная какая-то!

— А вот этого делать не следовало бы! — рассердилась бабушка. — Во-первых, она — моя первая учительница, а во-вторых, ты и сам заметил, что она не за подаяние кланяется. Ты бы вот об этом подумал.

— А чего думать-то, она просто чудная. И, говорят, у нее был двуглавый орел.

— Витя, ты недопонял и пересказываешь другим, а это грех. — Бабуль, но ведь все так говорят.

— А ты молчи. Ведь ты не видел сам, лучше послушай, что я тебе о ней расскажу. В те далекие годы, когда я была маленькая, ученикам не разрешали носить крестики. Учителя, конечно, знали, что мы их носили, но старались не замечать. Наша же молоденькая учительница Агафья Семеновна с двух девочек сняла крестики и в угол бросила. Мы так испугались, думали учительница сразу умрет. А она сказала: “Вот видите, ничего не случилось!” И продолжала вести урок. После этого случая многие потеряли страх перед святыней. Через некоторое время у Агафьи Семеновны родился ребенок. Я сама его видела: вместо одной головы, у него были две маленькие головки. С тех пор она как бы закрылась ото всех, хотя находилась среди людей, а каждому, проходящему мимо, кланялась. И Господь ее простил и даже даром наградил. У каждого проходящего она видит на голове как бы отметку, — что это за человек. А тем, кто ее близко знал, Агафья Семеновна сказала о том, чтобы мы друг друга поклонами приветствовали и Бога поклонами чтили. Чтобы несколько раз в сутки перед иконами кланялись.

— Бабуль, мне стыдно теперь мимо нее проходить.

— А ты подай ей пирожочек и тоже поклонись.

— Она же увидит, что я лгу, — замялся Витя. — Ведь фломастеры-то у меня есть, а я еще прошу.

— Ну вот и хорошо, что признался.

— Значит, в магазин теперь не нужно идти. А пирожок ей, бабуль, давай, я все-таки отнесу. Она увидит, что я уже не лгу!

Акафист

Пришли Света, Наташа и Лида в библиотеку духовные книги поменять, а взрослые их спрашивают: “Вы так быстро прочитали?” Девочки засмущались, но все же попросили: “Дайте нам, пожалуйста, толстую Библию почитать”. -“Рано вам еще. Вы пока тоненькие читайте, — сказала заведующая библиотекой, — о жизни святых можем вам дать”. А сама держит акафист Святителю Николаю в руках. Лида, девочка близорукая, и все прищуривается, когда старается что-то прочесть. Вот она вслух читает из акафиста: “Радуйся, скорбящих приятное попечение…” К удивлению взрослых, Лида привела случай в подтверждение этих слов. Она рассказывала с такой верой, что глаза при этом светились небом.

— Когда меня еще на свете не было, одна тетя купила коровушку на базаре и повела ее домой. Надо сказать, что жила она в далекой деревне. Коровушка попалась тощая, сначала шла тихо, потом легла посреди дороги и идти не хочет. Тетя ласкала ее, стегала, но она не поднималась. Заплакала тетя и стала Бога просить. Вспомнила, что еще помощника скорого надо призывать — Николая: “Помощник наш, угодник Божий Николай, помоги корову до дома довести. У меня детки без кормильца-отца. Ждут молочка, а коровка вот погибает”.

Заливается слезами тетя. Бог, видя такое, прислал старичка. Идет он навстречу с прутиком, корову похлопал, она встала и пошла. Когда стал старичок уходить, на прощание сказал: “Ты, молодайка, загони коровушку во двор крайнего дома, и что там будут давать, — бери, не отказывайся”.

Она так все и сделала. Пустили ее переночевать две старушки, накормили. И коровушка без корма и питья не осталась.

Наутро в дорогу гостинчика дали. А коровка, за ночь отдохнула и быстро побежала домой…

Подружки над Лидой смеются: “Ты еще не жила на свете, а рассказываешь, как будто все видела своими глазами”. Лида улыбнулась: “Но это же правда! Так было! Молодайка та жива. Это родная бабушка моя, она нам все рассказала. И сама Николу Чудотворца не забывала, и нас приучила почитать его. Мы с ней акафист каждый четверг читаем”.

Девочки выбрали книги и ушли, а взрослые удивились глубокой вере, простоте, искренности и решили: “Пусть дети читают толстую Библию, ведь мудрость они получают не от взрослых, а по благодати Божией”.

Живые картинки

Никита, сегодня мы будем цифры учиться писать, к школе готовиться нужно.

— Папа, а я их уже знаю на “пять”. И он быстро написал цифры первого десятка. Отец поставил ему оценку “три”. Никита к Барсику подошел пожаловаться. Кот своими зелеными глазами по цифрам повел, потом лапкой листок царапнул и под стол спрятался.

— Даже Барсик заметил ошибку твою у цифры шесть, в правую сторону завиток пишется… Ну, а урок чтения будет в саду.

Папа ручкой слева направо повел и как-то торжественно произнес:

— Вот это все, что видишь, Господь наш, Творец, создал, и все есть в живой этой книге. Смотри внимательно на все, — продолжал папа, — замечай, и в малой букашке откроешь чудо, ведь Творец создал всех и все для общего блага. Как тебе понятнее объяснить? Например, жук-почтовик летит с приказом, ведь не трудное дело, да? Но если замедлит полет своевольно и не прилетит в указанный срок — беда для всех случится. Даже утро может не наступить, если солнце встать опоздает. И останется темнота, ночь вечная будет — страшно! Вот я и говорю, все исполнять должны волю Творца безукоризненно и срочно. В этой “живой” книге человеку нужно много разгадать. Для чего в саду дерево растет? Познай, сорви, покушай. А фиалка почему разными цветами цветет? Почему подсолнушек за солнцем головой крутит? Некоторые цветочки на ночь крепко закрывают лепесточки, как на замочек, а утром приглашают пчелок в гости собрать пыльцу. И почему же мед не киснет? Но сладок и ароматен всегда, а ведь изготовляет его не человек, а всего навсего букашка-пчела. Знай! Что и жизнь человеку дана на земле в основном для разгадок этих. Научись отличать Самого Мастера — Творца от Его подделок.

Никита рассмеялся: “Да как же можно, папа, живого художника сравнить с какой-то его картинкой — “мазней”. Художник захочет картинку сотрет или нарисует вновь с крыльями или рогами. А картинка что сможет сделать художнику — Творцу? Она сама-то только может выцвести и превратиться в тлю”.

— Хорошо, сынок, рассуждаешь, за тебя спокоен буду я. А теперь еще тебе осталось полюбить Творца сильнее, чем самого себя. Ведь и нас, людей, смастерил Он тоже. Не забывай, отечество наше — Небо. Будь достоин Творца, чтобы быть возвращенным туда! А жизнь на земле коротка, как сновиденье. Помни это, милое дитя! Только не увлекись искусственными картинками, ведь беда человеку от них пришла.

 

Рождественские стихи.

Ива Афонская

Снег идет на Рождество
Снег идет на Рождество,
падает, как милость Божья.
Снег идет — и волшебство
в этот день случиться может.
Тишина и чистота,
ничего их не нарушит.
Верь: не даром красота,
раз она спасает душу.
Свыше послана тебе,
чудодейственная сила,
это — смысл в твоей судьбе
и разгадка тайны мира.
Снег идет — и, чуть дыша,
смотрим мы на мир крылатый.
Пробуждается душа,
омертвевшая когда-то.
Снег идет, снимая боль,
у земли обледенелой.
Ты подставь ему ладонь:
приземлится ангел белый.

Александр Вертинский

Рождество
Рождество в стране моей родной,
Синий праздник с дальнею звездой,
Где на паперти церквей в метели
Вихри стелют ангелам постели.
С белых клиросов взлетает волчий вой…
Добрый праздник, старый и седой.
Мертвый месяц щерит рот кривой,
И в снегах глубоких стынут ели.
Рождество в стране моей родной.
Добрый дед с пушистой бородой,
Пахнет мандаринами и елкой
С пушками, хлопушками в кошелке.
Детский праздник, а когда-то мой.
Кто-то близкий, теплый и родной
Тихо гладит ласковой рукой.
. . . . . . . . . . .
Время унесло тебя с собой,
Рождество страны моей родной.

1934
Париж

Афанасий Фет
***
Ночь тиха. По тверди зыбкой
Звезды южные дрожат.
Очи Матери с улыбкой
В ясли тихие глядят.
Ни ушей, ни взоров лишних,
Вот пропели петухи,
И за ангелами в вышних
Славят Бога пастухи.
Ясли тихо светят взору,
Озарен Марии лик.
Звездный хор к иному хору
Слухом трепетным приник,
И над Ним горит высоко
Та звезда далеких стран:
С ней несут цари Востока
Злато, смирну и ладан.
Александр Блок
***
Был вечер поздний и багровый,
Звезда-предвестница взошла.
Над бездной плакал голос новый –
Младенца Дева родила.
На голос тонкий и протяжный,
Как долгий визг веретена,
Пошли в смятеньи старец важный,
И царь, и отрок, и жена.
И было знаменье и чудо:
В невозмутимой тишине
Среди толпы возник Иуда
В холодной маске, на коне.
Владыки, полные заботы,
Послали весть во все концы,
И на губах Искариота
Улыбку видели гонцы.

Сочельник в лесу
Ризу накрест обвязав,
Свечку к палке привязав,
Реет ангел невелик,
Реет лесом, светлолик.
В снежно-белой тишине
От сосны порхнет к сосне,
Тронет свечкою сучок –
Треснет, вспыхнет огонек,
Округлится, задрожит,
Как по нитке, побежит
Там и сям, и тут, и здесь…
Зимний лес сияет весь!
Так легко, как снежный пух,
Рождества крылатый дух
Озаряет небеса,
Сводит праздник на леса,
Чтоб от неба и земли
Светы встретиться могли,
Чтоб меж небом и землей
Загорелся луч иной,
Чтоб от света малых свеч
Длинный луч, как острый меч,
Сердце светом пронизал,
Путь неложный указал.

Рождество Христово — Константин Победоносцев

Рождество Христово и святая Пасха — праздники, по преимуществу, детские, и в них как будто исполняется сила слов Христовых: “Аще не будете яко дети, не имате внити в царствие Божие”. Прочие праздники не столь доступны детскому разумению, и любезны для детей более по внешней обстановке, нежели по внутреннему значению…

Однако же и из двух названных больших праздников — дитя скорее поймет и примет простым чувством Рождество Христово.

Как счастлив ребенок, которому удавалось слышать от благочестивой матери простые рассказы о Рождестве Христа Спасителя! Как счастлива и мать, которая, рассказывая святую и трогательную повесть, встречала живое любопытство и сочувствие в своем ребенке, и сама слышала от него вопросы, в коих детская фантазия так любит разыгрываться, и, вдохновляясь этими вопросами, спешила передавать своему дитяти собственное благочестивое чувство. Для детского воображения так много привлекательного в этом рассказе.

Тихая ночь над полями палестинскими — уединенный вертеп — ясли, обставленные теми домашними животными, которые знакомы ребенку по первым впечатлениям памяти, — в яслях повитый Младенец и над Ним кроткая, любящая мать с задумчивым взором и с ясною улыбкой материнского счастья — три великолепных царя, идущих за звездою к убогому вертепу с дарами — и вдали на поле пастухи посреди своего стада, внимающие радостной вести Ангела и таинственному хору сил небесных. Потом злодей Ирод, преследующий невинного Младенца; избиение младенцев в Вифлееме — потом путешествие святого семейства в Египет — сколько во всем этом жизни и действия, сколько интереса для ребенка!

Старая и никогда не стареющая повесть! Как она была привлекательна для детского слуха, и как скоро сживалось с нею детское понятие! Оттого-то, лишь только приведешь себе на память эту простую повесть, воскресает в душе целый мир, воскресает все давно прошедшее детство с его обстановкою, со всеми лицами, окружавшими его, со всеми радостями его, возвращается в душу то же таинственное ожидание чего-то, которое всегда бывало перед праздником. Что было бы с нами, если бы не было в жизни таких минут детского восторга!

Таков вечер перед Рождеством: вернулся я от всенощной и сижу дома в той же комнате, в которой прошло все мое детство; на том же месте, где стояла колыбель моя, потом моя детская постелька, — стоит теперь мое кресло перед письменным столом. Вот окно, у которого сиживала старуха няня и уговаривала ложиться спать, тогда как спать не хотелось, потому что в душе было волнение — ожидание чего-то радостного, чего-то торжественного на утро. То не было ожидание подарков — нет, — чуялось душе точно, что завтра будет день необыкновенный, светлый, радостный, и что-то великое совершаться будет. Бывало, ляжешь, а колокол разбудит тебя перед заутреней, и няня, вставшая, чтобы идти в церковь, опять должна уговаривать ребенка, чтобы заснуть.

Боже! Это же ожидание детских дней ощущаю я в себе и теперь… Как все во мне тихо, как все во мне торжественно! Как все во мне дышит чувством прежних лет, — и с какою духовною алчностью ожидаю я торжественного утра. Это чувство -драгоценнейший дар неба, посылаемый среди мирского шума и суеты взрослым людям, чтобы они живо вспомнили то время, когда были детьми, следовательно, были ближе к Богу и непосредственнее чем когда-либо принимали от Него жизнь, свет, день, пищу, радость, любовь — и все, чем красен для человека мир Божий.

Но это ожидание — радости великой и великого торжества — у ребенка никогда не обманывалось. У ребенка минута ожидания так сливалась с минутою наслаждения и удовлетворения, что не было возможности уловить переход или середину. Ребенок просыпался утром — и непременно находил то, о чем думал вечером, встречал наяву то, о чем говорили ему детские сны: существенность для ребенка — не то же ли, что сон; сон его не то же ли, что существенность? Ребенок утром просыпался окруженный теми же благами жизни детской, которые бессознательно принимал каждый день, — только, освещенные праздничным светом, лица, его окружавшие, были веселее, ласки живее, игры одушевленнее. Чего же более для ребенка? Ребенок не жалел на утро о том, чего ожидал вечером: как было бессознательно вчерашнее ожидание, так и утреннее наслаждение было бессознательно…

О великая таинственная ночь! О, светлое, торжественное утро! Если забуду тебя, если останусь равнодушен к тебе, если перестану слышать те речи и словеса, коих гласы слышатся в тебе всякой душе верующей, — стало быть я забуду свое детство, свою жизнь и самую вечность… ибо что иное вечность блаженная, как не вечная радость младенца перед лицом Божиим!

Рождественский праздник — Клавдия Лукашевич

Далекий Рождественский Сочельник. Морозный день. Из окон видно, как белый, пушистый снег покрыл улицы, крыши домов и деревья. Ранние сумерки. Небо синеет.

Мы с Лидой стоим у окна и смотрим на небо.

— Няня, скоро придет звезда? — спрашиваю я.

— Скоро, скоро, — торопливо отвечает старушка. Она накрывает на стол.

— Няня, смотри, вон уже звезда пришла на небо, — радостно говорит Лида.

— Эта не та.

— Почему не та? Посмотри хорошенько.

— Та будет побольше… Эта очень маленькая, — говорит няня, едва взглянув в окно.

— Ты сказала до первой звезды, — плаксиво замечает сестра,

— Ведь мы проголодались. Очень есть хочется, — говорю я.

— Подождите, детушки… Теперь уже скоро… Потерпите.

— Дай ты им чего-нибудь перекусить… Совсем заморила девочек. — Мама услышала наш разговор, вышла из своей комнаты и крепко целует нас.

— Вот еще, что выдумала!.. Разве можно есть до звезды? Целый день постились. И вдруг не дотерпеть. Грешно ведь, -серьезно возражает няня. Нам тоже кажется, что это грешно, Ведь у нас будет “кутья”. Надо ее дождаться. Взрослые целый день постились и не едят до звезды. Мы тоже решили поститься, как и большие… Но сильно проголодались и нетерпеливо повторяем: “Ах, скорее бы, скорее пришла звезда”.

Няня и мама накрыли стол чистой скатертью и под скатерть положили сено… Нам это очень нравится. Мы знаем, что это делается в воспоминание величайшего события: Господь наш родился в пещере и был положен в ясли на сено.

Мы не обедали, как обычно, в три часа, а будем ужинать “со звездою”, т. е. когда стемнеет и на небе загорятся первые звездочки. У нас будет “кутья” из рису, “кутья” из орехов, пшеница с медом и разные постные кушанья из рыбы. Кроме того, на столе поставят в банках пучки колосьев пшеницы и овса. Все это казалось нам, детям, важным и знаменательным. В нашей квартире так было чисто прибрано, всюду горели лампады; настроение было благоговейное, и целый день поста и эта “кутья” раз в году — все говорило о наступлении великого праздника… Няня, конечно, не раз напоминала нам, что “Волхвы принесли Божественному младенцу ладан, смирну, золото и пшеницу”. Оттого в Сочельник надо есть пшеницу.

Папа наш был малоросс, и многие обряды совершались в угоду ему. Где-то далеко в маленьком хуторе Полтавской губернии жила его мать с сестрой и братом. И там они справляли свою украинскую вечерю и “кутью”. Папа нам это рассказывал и очень любил этот обычай. Но в сером домике бабушки и дедушки тоже в Рождественский Сочельник всегда справлялась “кутья”… Как у них, так и у нас непременно бывал в этот вечер приглашен какой-нибудь одинокий гость или гостья: дедушкин сослуживец или папин товарищ, которому негде было встретить праздник. Справив “кутью”, мы отправлялись ко Всенощной. Но мы с сестрой в волнении: ждем чего-то необычайного, радостного. Да и как не волноваться: ведь наступило Рождество. Может быть, будет елка… Какое детское сердце не забьется радостью при этом воспоминании. Великий праздник Рождества, окруженный духовной поэзией, особенно понятен и близок ребенку… Родился Божественный Младенец, и Ему хвала, слава и почести мира. Все ликовало и радовалось. И в память Святого Младенца в эти дни светлых воспоминаний, все дети должны веселиться и радоваться. Это их день, праздник невинного, чистого детства…

А тут еще является она — зеленая стройная елочка, с которой сохранилось столько легенд и воспоминаний… Привет тебе, милая любимая елочка!.. Ты несешь нам среди зимы смолистый запах лесов и, залитая огоньками, радуешь детские взоры, как по древней легенде обрадовала Божественные очи Святого Младенца. У нас в семье был обычай к большим праздникам делать друг другу подарки, сюрпризы, неожиданно порадовать, повеселить… Все потихоньку готовили свои рукоделия, мы учили стихи; под Новый год и на Пасху под салфетки каждому клали приготовленные подарки… Нас, детей, это очень занимало и радовало. Подарки бывали простые, дешевые, но вызывали большой восторг.

Елку показывали неожиданно, сюрпризом, и родители, няня и тетушки готовили ее, когда мы ложились спать.

За два или за три дня до Рождества мама печально говорила: “Бедные девочки, нынче им елки не будет… Денег у нас с папой нет. Да и елки дороги. В будущем году мы вам сделаем большую хорошую елку. А нынче уж проживем без елки”.,, Против таких слов ничего нельзя было возразить… Но в огорченной детской душе все-таки таилась и обида, и смутная надежда. Веришь и не веришь словам мамы и близких.

В первый день Рождества сколько счастливых детских голов поднимается ото сна с радостной грезой, в которой мерещится хвойное деревце, сколько наивных ожиданий наполняет детское воображение… И как весело, заманчиво мечтать о золотой рождественской звезде, о какой-нибудь кукле, барабане, ярких огоньках на ветвях любимого деревца. У всех детей столько мечтаний, желаний, столько надежд связано с праздником Рождества.

— Лида, Лида, понюхай, ведь елкой пахнет, — говорю я, просыпаясь в рождественское утро в самом веселом расположении духа. Румяное, полное лицо сестры отрывается от подушки. Она уморительно морщит свой маленький нос.

— Да, пахнет… Правда… Как будто бы пахнет.

— А как же говорили, что елки не будет в этом году!

— Может, и будет. В прошлом году тоже сказали: не будет. А потом все было, — вспоминает сестра. Няня уже тут как тут.

— Нянечка, отчего елкой пахнет? — серьезно спрашиваю я.

— Откуда ей пахнуть… Когда ее и в помине-то нет… Вставайте, барышни-сударышни. Сейчас “христославы” придут…

— Это дедушкины мальчишки?

— Наверно, со звездою. Дедушка им красивую склеил.

— Конечно, наш забавник старался для своих ребят… Была я у них, весь пол в кабинете замусорен, точно золотом залит… А звезда горит, переливается… Вот увидите, что это за звезда.

В то далекое время был обычай “христославам” ходить по квартирам “со звездой” и петь рождественские песни. Обыкновенно в каждом доме собиралась местная беднота: мальчики-подростки выучивали рождественские песни, делали звезду и шли по квартирам славить Христа. Не успеешь одеться, умыться, как, бывало, няня скажет: “Пришли со звездою”. Слышим топот детских ног и партия человек шесть — десять войдет в комнату. Мальчики встанут перед образами и запоют “Рождество Твое” и “Дева днесь”… Затем громко поздравят с праздником. Иногда это пение выходило очень стройно и красиво. Было что-то трогательное и праздничное в появлении “христославов”. Мы с сестрой очень это любили, радовались и с нетерпением ожидали их прихода.

“Христославы” приходили в первый день несколько раз. У нас никому не отказывали: всех оделяли копейками и пряниками… Но мы особенно ждали “дедушкиных мальчишек”. Мы бы узнали их из тысячи, они появлялись с такой прекрасной, замысловатой звездой, какой ни у кого не было. Ведь ее делал сам наш художник — дедушка. Даже нянечка и та, как-то особенно ласково и приветливо говорила:

— Ну вот, наконец-то и дедушкины ребята идут.

Мы замирали от волнения… Ребята застенчиво входят в комнату, а впереди них двигается прекрасная золотая звезда… Она на высоком древке, кругом золотое сияние — дрожит и переливается… А в середине — изображение Рождества Христова.

— Видишь, Лида, там Христос родился, — указываю я сестре на звезду.

-Вижу… Это дедушка нарисовал… Знаю…

Нам казалось, что дедушкины мальчики пели как-то особенно громко и стройно… Знакомые приветливые лица “босоногой команды” улыбались нам с сестрой… А мы конфузились и прятались за няню, за маму. “Дедушкиных мальчишек” оделяли, конечно, щедрее других. Их даже поили горячим сбитнем… Как они бывали рады и долго вспоминали об этом.

В первый день Рождества несколько омрачалось наше радостное настроение… Мы не знали, будет у нас елка или нет…

— Мама говорит, что не будет…

— А почему она смеется, — взволнованно говорю я сестре. — Отвернулась и засмеялась…

— Она всегда смеется…

— А почему дверь в их комнату закрыта? И елкой пахнет!..

— Мама сказала, что там был угар… И комнату проветривают… Холодно там.

Рассказ про угар похож на правду и начинаешь ему верить. Все-таки волнение не покидает нас. И мы таинственно советуемся:

— Можно подглядеть в щелочку.

— Нет, нянечка говорила, что нехорошо подглядывать.

Но искушение бывало так велико, что мы украдкой подглядывали в щелочку… И видели что-то прекрасное, сверкающее, зеленое… Похожее на елку… Бывало, в своем уголке мы уже переиграем в “христославов”, устроим из какого-нибудь цветка куклам елку. Но когда придут бабушка и дедушка с тетями и принесут в руках пакеты, то надежда снова наполнит наши сердца… Вскоре тетя Манюша займет нас рассказом… Заслушаешься и забудешь на время об елке… Вдруг мама запоет что-нибудь веселое… И нас торжественно введут в закрытую комнату. Дверь распахнулась — и там сияет огнями елка. Не знаю, хорош ли был старинный прием внезапно радовать детей елкой. Восторг бывал так силен, что дух захватывало от радости. Стоишь долго, рот разиня, и слова не можешь сказать. Глаза сверкают, щеки разгорятся и не знаешь, на что смотреть. А мама с папой схватят за руки и начнут кружиться вокруг елки с песнями.

Елка наша бывала скромная, маленькая, но убранная красиво, с любовью. Под елкой лежат подарки. Каждый чем-нибудь порадует другого. Тетеньки вышили нам передники. Бабушка сшила по мячику из тряпок. Папа с дедушкой сделали скамейки; мама нарисовала картинки. Няня одела наших кукол. Мы тоже всем сделали подарки: кому стихи, кому закладку, кому связали какие-то нарукавнички. Все было сделано по силам и с помощью няни. Взрослые, особенно мама и тетеньки, с нами пели и плясали кругом елки. Было весело. Но, к сожалению, в раннем детстве на наших елках и праздниках никогда не бывало детей; у нас совсем не было маленьких друзей… Помню, как-то раз няня привела детей прачки и посадила под елку. Сначала мы думали, что это огромные куклы… Но когда рассмотрели, то не было предела восторгу и радости. Мы не знали, как и чем занять, повеселить и одарить наших друзей… Ребенок все же рвется к обществу своих сверстников, к детским интересам и играм с товарищами. И кажется, та наша елка, когда у нас были в гостях дети прачки, была самая веселая и памятная.

Совсем другие елки бывали у дедушки… На них бывало слишком много детей. “Папенька для своих мальчишек старается, а вовсе не о внучках думает”, — недовольным голосом говорила тетя Саша. Но и внучки бывали в неописанном восторге от дедушкиной елки. В маленькой квартирке серого домика скрыть само деревцо бывало невозможно… И мы его видели заранее — прелестное и разукрашенное затейливыми цепочками, фонариками, звездами и бонбоньерками. Все это дедушка клеил сам, и ему помогали папа и мама…

Но, кроме елки, на празднике нас и ребят “босоногой команды”, которых в кабинете дедушки набиралось человек двенадцать—пятнадцать, всегда ожидал какой-нибудь сюрприз, который нас радовал и увлекал не менее елки. Наш затейник дедушка делал удивительные вещи: ведь он был мастер на все руки. “Что-то покажет нам дедушка? Что он еще придумал?!” -волновались мы с Лидой. Нас и других гостей отправляли в кухню, а в кабинете слышался шепот нетерпеливых голосов. Дедушка шел в залу и там сначала звонил в какие-то звонки, затем в свистульку, кричал петухом. После садился за свое фортепиано и сам играл старинный трескучий марш. Он только его и знал. Под этот марш мы выходили из кухни, а мальчишки — из кабинета. Их обыкновенно выводила мама или наш отец. Мы все под дедушкин марш обходили елку и садились на приготовленные скамейки. Сразу же начиналось представление. Каждый год оно бывало различное: однажды дедушка устроил кукольный театр, и все его бумажные актеры говорили на разные голоса, кланялись, пели, танцевали, как настоящие. В другой раз он показывал фокусы. При этом у него на голове была надета остроконечная шапка и черная мантия с золотыми звездами. Наивные зрители были поражены, как это у дедушки изо рта выходит целый десяток яблок, из носа падают монеты, исчезает в руках платок. Мы все считали его великим магом и чародеем.

Но лучше всего дедушка устраивал туманные картины. При помощи нашего отца он сам сделал великолепный волшебный фонарь, сам нарисовал на стеклах массу картин: это были вертящиеся звездочки, прыгающие друг через друга чертенята, вырастающий у старика нос необыкновенных размеров… При этом все показываемые картины старик пересыпал рассказами и прибаутками, шутками; показывая на экране какую-то тощенькую девицу, он говорил: “Вот вам девица Софья, три года на печи сохла, встала, поклонилась, да и переломилась. Хотел ее спаять, не будет стоять; хотел сколотить — не будет ходить… Я взял ее иголкой сшил и легонько пустил”.

Все, конечно, покатывались от смеха, особенно мальчики.

После представления шло веселье вокруг зажженной елки. Дедушка играл свой марш, и ребята ходили и даже плясали… Помню, что всех ребят, как и у нас, поили горячим сбитнем и чем-то угощали… Под конец бывал такой номер, против которого всегда восставали бабушка и тетки. И нам в нем строго было запрещено участвовать. Но нас он занимал и привлекал, и мы завидовали, что не можем принять участия. Елку тушили; дедушка валил ее на пол и кричал: “Разбирай, ребята!” Тут уже начиналась свалка, крики и шум. Ребята бросались на елку и очищали ее до последнего пряника… Затем со смехом выволакивали на двор и там обдирали даже ветки…

Дедушка бывал очень весел и доволен за свою босоногую команду. Он сам превращался в ребенка: пел, шутил, возился, играл свой марш… Каким светлым лучом бывал этот праздник в сереньком домике для ребят горькой бедноты, которые попадали на эту елку “советника”. Она им снилась целый год и блестела еще ярче, чем та рождественская звезда, которую клеил им дедушка и с которою они славили Христа.

Рождество Христово — свящ. П. Воздвиженский

Однажды праведный Иосиф и святая Мария из города Назарета, где они жили, отправились в город Вифлеем. Там в это время, по случаю народной переписи, собралось очень много людей, и все дома и даже самые маленькие хижинки уже были заняты.

Что тут делать? Иосиф и Мария шли пешком и утомились и хотели отдохнуть. Насилу могли они упросить одного доброго человека, чтобы дозволил им переночевать в пещере, куда в дурную погоду загоняли скот для ночлега.

В той стране, где это происходило, зимы не бывает, а потому скот и пастухи свободно проводят ночи в поле. Эта же ночь была особенно светлая и теплая, а потому вырытая в горе пещера, или по-нашему сарай, была свободна.

Хозяин позволил Иосифу и Марии переночевать в ней. И вот здесь-то в этой пещере на соломе и родился маленький Иисус Христос.

Посмотрите, дети, Иисус, Сын Божий, Который царствует над всем миром, у Которого в руках все богатства, теперь выглядит беднее всех самых бедных детей. И в самом деле, у вас, например, есть и теплая комнатка и красивая постелька и мягкие одеяльца, а у бедного дитяти Иисуса ничего этого нет.

Он родился в скотном загоне, и Пречистая Его Матерь принуждена была положить Его в яслях на соломе. Не правда-ли, дети, вам жаль маленького Иисуса?

Если жаль, если вы хотели-бы поделиться с Ним и вашими одеяльцами, и всем, чего у вас много, то всегда помните, что сказал Иисус Христос, когда он вырос. А Он говорил так:

— Кто одевает и кормит бедных, тот одевает и кормит Меня.

Вот почему, если вы хотите сделать что-либо приятное Иисусу Христу, то лучше всего помогайте бедным.

Иисус, Сын Божий, лежал в яслях, а пастухи ночевали в поле. Вдруг, как молния, к ним слетел с неба лучезарный, сияющий ангел. Страшно испугались пастухи. Но добрый ангел сказал им:

— Не бойтесь, я принес вам радостную весть: идите в свою пещеру, там вы увидите маленькое дитя, которое и есть Иисус, Сын Божий, Спаситель мира. Едва скрылся этот ангел, как слышат пастухи, с неба полились чудные звуки, словно там заиграли на прелестном большом органе. Это целые хоры ангелов сошли с небес, чтобы приветствовать Младенца Иисуса, Своего Царя и Создателя.

Все ангелы пели и радовались, что любящий Господь послал на землю Своего Сына, чтобы всех людей сделать добрыми и взять их потом в свое Небесное Царство. Когда ангелы улетали, пастухи отправились в пещеру, и, увидев там Божественное Дитя, поклонились Ему до земли.

Над пещерой, где родился Иисус Христос, по повелению Божию, за-сияла необычайно красивая большая звезда. Ее видели многие люди, а один царь по имени Ирод созвал к себе ученых и послал их разузнать, что случилось. Эти ученые назывались волхвами. Они тоже пришли в пещеру поклонились Младенцу и принесли Ему в дар золото и дорогие ароматные вещества.

 

Равнодушие

протоиерей Николай Агафонов

(кухонная сказка) 

Жила-была одна семья. И жил в этой семье чайник. Пузатый такой, эмалированный. Чайник в семье занимал особое положение, так как все любили пить чай. Чайник понимал свое значение, но не важничал, и не гордился перед другой кухонной посудой. Он был радушным, добрым трудягой. Большая хрустальная салатница, которая любила красоваться на столе исключительно только по большим праздникам, всегда посмеивалась над чайником, называя его трудоголиком.
А чайник действительно был великим тружеником. Папа утром встает на работу и первым делом сразу наливает в чайник воду и ставит на газ. Дети встают в школу и тоже ставят чайник на газ. Мама, перед тем как проводить в садик младшего сынишку, тоже без чайника не обходится. Но вот все ушли: кто на работу, кто в школу, кто в детский сад, и тут чайник без дела не остается. Бабушка приберет за всеми посуду и сидит, чаи с бубликами гоняет. Вечером собирается вся семья за чайком – беседуют.
Все бы хорошо, да одно плохо: чайник-то всем нужен, а вот к нему должного внимания в семье нет. Нередко бывает так: поставят его на газ, а вовремя отключить забывают. Так и стоит чайник, кипит от возмущения, а крышка на нем трясется от пара в негодовании. Воды становится все меньше и меньше. Чайник переживает, что вот-вот вода закончится и тогда страшно подумать, что может случиться. Наконец кто-нибудь войдет нечаянно на кухню, или так, вдруг вспомнят о чайнике и отключат. Чайник вздохнет облегченно: «на этот раз вроде пронесло». Но один раз забыли про чайник, и на кухню никто случайно не зашел, и случилась беда. Вся вода выкипела и чайник стал корежиться от огня, но не мог никого позвать на помощь, голоса-то он не имел. Так молча и погибал. Посуда в ужасе наблюдала гибель старого трудяги, но что она могла поделать? Хрустальная салатница, хотя и относилась к чайнику свысока, но тут и она не могла остаться равнодушной. «Я готова грохнуться на пол, и разлететься на тысячи мелких хрустальных осколков, лишь бы спасти этого беднягу!» — кричала она в благородном негодовании. Когда уже гарь проникла в комнату, так что даже папа, дремавший у телевизора с газетой в руках проснулся, все кинулись на кухню, но было поздно. Семья погоревала, погоревала о такой потере, да делать нечего, снесли чайник в мусорный контейнер. А на следующий день папа торжественно принес в дом новый, блестящий, никелированный чайник со свистком. Все были просто в восторге от этого чайника. На него не могли налюбоваться. Когда чайник закипал и начинал весело посвистывать, буквально вся семья бежала чтобы отключить его. Но скоро к новому чайнику привыкли. И теперь, когда чайник призывно свистел, к нему уже не спешили. Бывало папа крикнет детям: «Вы что, не слышите, чайник свистит? Идите кто-нибудь и отключите». «Ладно, — отвечали дети, — сейчас досмотрим мультик, пусть пока немного посвистит». Бывали дни когда чайнику приходилось свистеть так долго, что он начинал беспокоиться, как бы не осип от горячего пара его голос. Хрустальная ваза недовольно ворчала: «Рассвистелся тут, голова уже от твоего свиста болит. Дедушка наш, труженик великий, тот никого не тревожил. Все трудился, трудился молча, так и сгорел на работе, бедняга». «Потому и свищу, — оправдывался чайник, — что не хочу сгореть». И продолжал отчаянно свистеть, пока кто-нибудь не приходил и не отключал его.
Опасения чайника подтвердились, вскоре он действительно лишился своего голоса, свисток вышел из строя. Этого даже никто в семье не заметил, и никелированного красавца постигла ужасная участь его собрата. Он так же молча сгорал, не уронив при этом ни одной слезинки, ибо все, что могло в нем плакать испарилось горячим паром через его надорванное горло. А расстроенная салатница всхлипывала, причитая: «Да, что ж это творится у нас в доме. Так и знайте, если подобное произойдет в третий раз, я просто не выдержу такой трагедии». Третьего раза не случилось, потому что после гибели поющего чайника на кухню прибыл электрический иностранец. Из белого пластика, с горделиво задранным носиком, наподобие птичьего клюва, он очень важничал. И было от чего. Чайник, едва закипев, сразу же мог отключить самого себя, без всякой посторонней помощи. Хрустальная ваза в восторге шептала своей подруге фарфоровой конфетнице: «Ты посмотри только, дорогая, каков красавец. А какой умный, какой обходительный, сразу видно — заграничное воспитание».
О двух сгоревших чайниках в семье не вспоминали. Да и зачем? Ведь никому не хотелось признаться, что равнодушие и невнимание убивает.

Очень важный поступок

протоиерей Николай Агафонов

Посвящается ученикам шестых классов школы № 10, г. Ногинска, Московской области 

Как-то раз после службы меня позвал настоятель. Я быстро собрал ноты в папки и, спустившись в храм, прошел в алтарь. Отец настоятель благословив меня, сказал:
— Сегодня, Алексей Павлович, тебе надлежит потрудиться на ниве просвещения.
— Как это? – не понял я.
— Да очень просто, пойдешь в четвертую школу и проведешь там беседу с учениками шестых классов. Меня просила директор, но сегодня мне что-то нездоровится.
После этого я совсем растерялся.
— Как же я буду с ними беседовать? Это для вас, отец Евгений, просто. А для меня проще самую сложную четырехголосную партитуру, переложить на трехголосную, чем провести беседу со школьниками. Они ведь ждут вас, я даже не священник. Может быть мне с ними урок пения провести?
— Пение у них есть кому преподавать, а вот дать понятие о вере некому. Семинарию Духовную ты закончил, так что, думаю, прекрасно справишься. Расскажи им что-нибудь из Священной истории.
— А что, например? – поинтересовался я.
Настоятель на минуту задумался, а потом, широко улыбнувшись, сказал:
— Расскажи им, как Давид поразил Голиафа из пращи.
Сказав это, настоятель, уже не сдерживаясь стал прямо-таки сотрясаться от смеха. Меня всегда удивлял его смех. Смеялся он как-то молча, но при этом весь трясся, будто в нем начинала работать невидимая пружина. Теперь же, глядя на смеющегося настоятеля, я с недоумением размышлял: что же может быть смешного в убийстве, хотя бы и Голиафа. Наконец пружина внутри настоятеля стала ослабевать и вскоре тряска совсем прекратилась. Он достал из кармана скомканный носовой платочек и стал вытирать им слезы, выступившие на его глазах от смеха. Видя на моем лице недоумение, он пояснил:
— Да я, Алексей Павлович, вспомнил, как сам в первый раз попал в школу на беседу с учениками. Прихожу в класс, они смотрят на меня, оробели. Наверное, в первый раз настоящего священника так близко видят. Я сам растерялся, с чего думаю начинать. Ну не мастер я рассказывать, и все тут. Стал им что-то о вере говорить, уж не помню что, но только вижу, заскучали мои ученики. Даже завуч, сидевшая в классе, тоже стала позевывать, а потом, сославшись на какое-то срочное дело, ушла из класса. Ученики же, всем своим видом показываю, как им неинтересно меня слушать: кто уронил голову и дремлет, кто переговаривается. Кто-то жвачку жует, со скучающим видом глядя в окно. Некоторые даже бумажными шариками стали исподтишка пуляться друг в друга. Тогда я решил сменить тему и рассказать, как Давид Голиафа из пращи убил. Когда я стал рассказывать, один ученик спрашивает: «А что такое праща?» Я попытался описать это орудие на словах, но потом вдруг решил показать образно. Говорю одному ученику: «Ну-ка, сними свой ремень». Тут класс оживился. Некоторые стали посмеиваться. «Сейчас, Сема, тебе батюшка ремнем всыплет, чтобы двоек не получал». Всем стало весело. Я взял кусок мела, покрупней, вложил его в ремень и стал им размахивать, показывая, как Давид стрелял из пращи. К моему несчастью мел вылетел из моей пращи и прямо в оконное стекло, которое сразу вдребезги. Класс буквально взорвался от смеха. Завуч привлеченная таким шумом сразу прибежала. Вбегает она в класс и что же видит: я стою перед разбитым стеклом, вид бледный, растерянный, а в моих руках брючный ремень. Подходит она ко мне с боку и шепчет на ухо: «Ремнем, батюшка, непедагогично. Мы сами разберемся и накажем, как следует». Я ей шепчу в ответ: «Марья Васильевна, наказывать надо меня. Это я показывал, как Давид убил Голиафа, да немного неудачно получилось». Вижу, как после моего пояснения, завуч сама теперь еле сдерживается от смеха. Но учителя не нам священникам чета, эмоции умеют скрывать. Повернула она к ученикам свое исполненное суровой решимости лицо и строго говорит: «Все, смеяться прекращаем. Давайте поблагодарим батюшку за интересную и полезную беседу. — Поворачивается ко мне, при этом выражение лица меняется снова на прямо противоположное: — Спасибо вам, отец Евгений, приходите еще, когда сможете». Уже провожая меня по коридору школы, Марья Васильевна, не выдержала и пожалилась: «Теперь вы видите, батюшка, с какими детьми нам приходится сегодня работать. Если бы так же легко было разрушить стену непонимания между нами и учениками, как вы сегодня это стекло разбили. Бьешься об эту стену как рыба об лед, никакой мочи нет». Эти полные от чаяния слова завуча меня тронули до глубины души, я даже остановился. «Знаете что, Мария Васильевна, я педагогического образования не имею, но думаю, что есть одно такое средство способное сокрушить эту стену». «Какое же?» — заинтересованно спросила Марья Васильевна. «Это средство старо как мир, просто мы не всегда умеем им пользоваться правильно. От того все наши беды. А средство это – любовь». «Да разве мы их не любим?», — пожала плечами Марья Васильевна. «Я ведь не только о вас, я и о себе говорю. Любим, но не проявляем терпения, любим, но забываем о милосердии, любим, но завидуем, любим, но превозносимся и гордимся, любим, но ищем своего, а когда не находим, то раздражаемся и мыслим зло. Вот когда мы с вами научимся любить, все перенося ради этой любви, тогда не то что стену разрушим, но и горы начнем передвигать».
В этот же день я прислал в школу Николая Ивановича Лугова, и он вставил стекло. А через две недели, совсем неожиданно для меня, весь класс пришел в церковь и говорят: «Пойдемте, батюшка, мы вам покажем, как научились Голиафа из пращи поражать». Действительно, привели меня на школьный стадион. Там у них из фанеры огромный Голиаф вырезан. Лицо Голиафа, разрисованное красками, имело такой свирепый вид, что в него так и хотелось бросить камень. Ребята рассказали мне, что в начале у них плохо получалось метание камней, но потом они так наловчились, что теперь даже соревнования между собой устраивают. Дали мне самодельную пращу: «Попробуйте, батюшка, у вас должно неплохо получиться». Я раскрутил пращу, но у меня камень полетел в обратном направлении. Ребята довольные, смеются. Сами стали камни метать, хвалиться передо мной. После, как наигрались, я им говорю: «Пойдемте ко мне в храм чай с баранками и конфетами пить». Так мы и подружились.
— Меня, отец Евгений, вы к ним сейчас посылаете?
— Нет, те ребята уже школу закончили. Это давно было, лет семь-восемь назад. Так, что давай, Алексей Павлович, теперь твоя очередь в школе окна бить.
И отца Евгения вновь стала сотрясать невидимая пружина.

Послушание, превыше поста и молитвы. Делать нечего, хочешь не хочешь, а идти надо. Я для солидности пришел в школу в подряснике. Но вид у меня и в подряснике не солидный. Борода не растет. Так, какие-то клочки непонятные, торчат во все стороны. Жена мне говорит: «Чего ты народ смешишь. Ты не священник и не монах, ты простой регент и борода тебе ни к чему», и настояла чтобы я брился. Хотя мне уже 28 лет, но без бороды и при моей худобе, на вид мне больше двадцати не давали. Когда пришел в класс, то, как и ожидал, авторитета моя личность в глазах школьников не вызвала. Посматривают на меня, хоть и с интересом, но скептически. Я им говорю:
— Здравствуйте, ребята. Сегодня мы с вами проведем занятие по библейской истории. Тема занятий: Давид и Голиаф.
— Что-то вы на попа не похожи, — прищурившись, говорит мне мальчишка с первой парты.
— Я не священник, но я служу в церкви регентом.
— Кем-кем? – с удивлением переспрашивает парнишка.
— Регентом, — повторил я не без гордости, так как очень ценил свою должность, — я руковожу церковным хором.
— Так выходит, мы с вами петь будем? – не унимается этот вредный паренек.
— Нет, — с досадой отвечаю я, — я буду вам рассказывать про царя Давида.
— Знаем мы про Давида, — машет небрежно рукой этот парнишка, — он крутого одного завалил, — мне родители купили Библию для детей, там все написано.
— Да, — подхватил другой паренек, — клевое дело было. Прямо меж глаз ему засадил камнем, а потом голову мечом отсек, это что-то типа контрольного выстрела.
— Я тоже читал, — сказал толстый паренек с последней парты, — там вообще мокрухи много было, потом Христос пришел и сказал: «Хватит убивать, надо любить друг друга. Это Он правильно сказал, а то люди совсем оборзели, так друг друга и мочат.
— А сейчас что, не мочат? – пропищала девочка, сидевшая рядом с ним. — Вот и вы, мальчишки, только и знаете, что драться, а когда вырастете, что будете делать?
— Молчи Надюха, кто бы уж говорил, — обиделся сосед, — вы тоже девчонки деретесь почем зря.
Класс загалдел, а я растерянно стоял и слушал. Потом говорю:
— Хватит вам спорить. Теперь я действительно убедился, что вы люди грамотные. Сами тогда мне подскажите, что вам рассказать?
Ребята приумолкли, а девочка попросила:
— Расскажите нам, когда вы сами впервые с Богом повстречались?
— Ну, ты Надюха, даешь, — захохотал ее сосед, — кто же это может с Богом повстречаться.
— А вы знаете, — сказал я, — Надя, как это не покажется вам странным, права. Каждый человек в своей жизни, хоть раз, но встречается с Богом, но не все это, правда, замечают. Я сам воспитывался в семье далекой от Церкви и потому о Боге никогда не задумывался. Слышал от учителей и родителей, что про Бога люди все выдумали, и мне этого было достаточно. Потому, когда произошла моя первая встреча с Богом, я этого тогда не осознал разумом, но в моей душе эта встреча оставила глубокий след. И теперь я уверен, что эта встреча в моем раннем детстве повлияла на всю мою дальнейшую жизнь
Я могу вам рассказать об этой встрече, если вы будете слушать.
— Конечно, будем слушать, — закричали все, и в глазах детей я прочел неподдельное любопытство.

Произошло это со мною, когда я был еще младше вас. Я учился в третьем классе. Главной мечтой в моей жизни было заиметь собаку. Не скрою, я очень завидовал своим товарищам имевших собак. Но моя мама была категорично против собаки в доме. И все мои слезы, и уговоры на нее действовали плохо. На моей стороне была родная тетка, мамина сестра. Тетя Зина, так ее звали, не раз говорила маме:
— Ты неправильно воспитываешь ребенка. Нельзя в них подавлять хороших побуждений. Просит сын собаку, значит, она ему нужна. Ему нужен друг, о ком он мог бы заботиться.
— Знаю я эти заботы. Повозится день, два, а потом матери убирай и корми, и гуляй с собакой. Как будто мне больше делать нечего.
Но вот пришел мой день рождения и случилось чудо. Мамин начальник подарил мне маленького щенка. Я был на седьмом небе от счастья. А мама причитала:
— Какой же вы догадливый, Петр Игнатьевич, ведь именно о таком подарке мечтал мой сын. Признайтесь же дорогой, Петр Игнатьевич, что вы обладаете телепатическими способностями.
— Да никакой здесь телепатии нет, — смущенно улыбался Петр Игнатьевич, — просто ваша сестра, Зинаида Николаевна, мне подсказала.
— Ну, спасибо сестра, — церемонно поклонилась мама тете Зине и из-за спины Петра Игнатьевича, показала ей кулак.
Щенок был презабавный: толстенький, лохматый совсем как медвежонок и к тому же ходил, смешно переваливаясь. Я налил ему в блюдце молочка. Щенок полакал, затем обошел всю комнату и все обнюхал. Сделал на полу лужицу. Еще немного походил, затем улегся возле моей кровати на коврик и заснул. Я быстро вытер лужицу, пока не заметила мама, и лег с ним на коврик рядом. Казалось, что никто мне не нужен на всем белом свете кроме этого пушистого, мягкого и теплого комочка. Я его поглаживал осторожно рукой, а он иногда приподнимал свою морду и благодарно смотрел мне в глаза. Люди так смотреть не умеют. Этот доверчивый взгляд переворачивал всю мою детскую душу. «Вот существо, — говорил я себе, — которое меня понимает лучше всех на свете. Надо придумать, как его назвать. Я лежал возле щенка пока сам не заснул.
Проснулся я утром в своей постели оттого, что меня кто-то лизнул в нос. Открываю глаза, а это мой щенок. «Вот так бы просыпаться каждое утро», — подумал я радостно и целуя моего щенка в нос. День был воскресный, в школу идти не надо и я весь день мог провести со своим новым другом. Щенок оказался очень сонливым. Он просыпался, только чтобы поесть и сделать лужицу и снова засыпал в любом положении. За это я прозвал его Засоня. То, что он спал, меня не очень тревожило. Вот, думаю, отоспится хорошенько, и будем с ним играть. Я его носил весь день на руках, а он спал.
Когда на следующий день мне нужно было идти в школу, я вновь ощутил себя несчастным человеком. Мне ужасно не хотелось расставаться с Засоней. Я стоял над своим щенком в глубокой и печальной задумчивости. Засоня, даже не догадываясь о моих душевных муках, мирно посапывал во сне. Когда о чем-то очень глубоко задумываешься, то обязательно в голову придет какая-нибудь хорошая мысль. Такая мысль посетила и меня. Я решил взять Засоню с собою в школу. Между мыслью и делом у меня всегда было расстояние не больше одного шага. Потому я решительно шагнул к своему школьному ранцу, не менее решительно выложил из него все учебники и положил туда своего Засоню. «Зачем мне учебники?» — размышлял я, — ведь у моей соседки по парте Ленки Заковыкиной всегда учебники в полном наборе. Она даже лишнего набирает. Как только не надорвется такой портфель тяжелый носить?»
Придя в класс, я незаметно засунул своего щенка в парту. Тот даже не проснулся. «Спи спокойно, — шепнул я ему, — у нас сегодня всего пять уроков, а два последних – физ-ра, и мы с тобой сбежим. Ведь когда убегаешь от чего-то, это что-то вроде физкультуры. У нас на физ-ре, только и делают, что бегают. Так не все ли равно где бегать?»
Первый урок, Засоня благополучно проспал. На перемене дежурные стали выгонять всех из класса, чтобы его проветрить. Но я так уцепился за парту, что меня можно было унести только с ней из класса и никак иначе. Дежурные Колька Семкин и Ванька Бирюков всю перемену пытались оторвать меня от парты. Сопели, кряхтели, но ничего у них не вышло. Когда прозвенел звонок, они сказали, что на следующую перемену позовут Саньку Пыжикова из четвертого класса, известного на всю начальную школу силача и тогда посмотрят, как я смогу удержаться. «Ничего, — успокаивал я себя, — скоро мой Засоня вырастет, как рявкнет, ваш Санька от страха под парту залезет. А пока буду держаться, как могу».
— Ты чего это учебники не принес? — недовольно проворчала Ленка, когда наша учительница попросила раскрыть учебники и переписать упражнение.
— А тебе, что, жалко?» — огрызнулся я.
— Жалко у пчелки, а пчелка на елке, а елка в лесу, — при этих словах Ленка высунула язык. «Ну и противная же это девчонка, — подумал сердито я, — как бы мне поменяться с кем-нибудь местами. Кольке Семкину она правится, вот ему и предложу. Пусть только на перемене ко мне не пристает». Но вскоре мои мысли приняли другой оборот: «Вот у меня в парте лежит живая собака, и никто в целом классе не знает, а жаль».
— Слушай, Ленка, — вдруг неожиданно прошептал я, — отгадай, кто у меня в парте лежит?
— Во-первых, не кто, а что, — назидательно поправила меня Ленка, — кто, можно говорить только об одушевленном предмете.
— Тоже мне умница нашлась, — язвительно сказал я, — у меня как раз одушевленное и лежит.
— Лягушка! — округлив от страха глаза, чуть не вскрикнула Ленка.
— Сама ты лягушка, — засмеялся я, — у меня кто-то покрупнее.
— А кто? – уже заинтересовано спросила Ленка.
— Дет Пихто, вот кто. Сама отгадай.
— Заковыкина, Понамарев, перестаньте разговаривать, а не то я вас выведу из класса, — строго сказала Клавдия Феофановна, наша учительница.
Мы примолкли. Ленка поерзала — поерзала в нетерпении, но потом все же не выдержав, попросила:
— Лешенька, ну, пожалуйста, скажи кто там у тебя? Я никому не скажу, честное слово.
— У меня там собака, — прошептал я.
— Врешь и не моргнешь. Ну и дурак, — обиделась Ленка.
— Не веришь? — прошептал я, — тогда сама протяни руку и пощупай.
— И пощупаю, — сказала Ленка, и полезла рукой в парту. – Что это у тебя зимняя шапка? — сказала с ехидством она, продолжая шарить рукой. – Ой! – вдруг громко вскричала Ленка.
— Заковыкина, встать! – взвилась со своего места Клавдия Феофановна, — что такое там случилось?
— У Понамарева собака, вот я и испугалась, — чуть не плача сказала Ленка.
— Какая такая собака? Понамарев встать! Что там у тебя за собака?
Я встал и молча вынул Засоню из парты. Тот уже проснулся и с любопытством вертел головой, видно удивляясь такому большому количеству детей.
— Господи! – Всплеснула руками учительница, — чего только не притащат в школу. Ты бы еще слона принес. Вынеси сейчас же собаку и возвращайся в класс. А завтра, без родителей в школу не приходи.

Я подавленный горем вышел из класса. Пока я нес на руках своего Засоню, он опять задремал. Я вынес его во двор школы. Здесь в саду было одно потаенное место у забора школы за кучей досок. Я отнес туда своего щенка и, положив за досками, сказал: «Подожди меня Засоня здесь, я скоро за тобой приду». Вернувшись в класс, я еле дождался перемены и сразу опрометью бросился во двор. За мной побежали все ученики нашего класса. Даже дежурные, которые должны были проветривать помещение и те устремились следом. Сердце мое захолодело, когда я увидел, что Засони на месте нет. Я стал искать рядом. Весь класс принял участие в поисках. Мы перерыли все доски. Тут к нам подошел Сережка Скудельников из третьего «Б» класса.
— Чего ищите? – спросил он.
— Щенка ищем. Вот Лешка Понамарев его здесь оставил.
— Бесполезно ищите, я сам видел, как Валерка-дурачек его взял и унес.
Мы переглянулись в недоумении между собой. Валерка когда-то начинал учиться вместе с нами. Был тихим, забитым мальчиком. Школьную программу он освоить не мог и остался на второй год. Затем его перевели в специальную школу для умственно отсталых. Он иногда приходил в свою старую школу и сидел во дворе на досках наблюдая за нашими играми издалека. С Валеркой никто не дружил, считая для себя зазорным дружить с ненормальным. Его дразнили и обзывали, но он ни на кого не обижался, и потому дразнить его было неинтересно. Однажды когда мы играли в футбол, мяч отлетел в сторону Валерки. Кто-то из мальчишек закричал ему: «Эй, Валерка, давай сюда мячик». Валерка обрадовался, схватил мячик обоими руками и побежал к нам, но тут же споткнулся и, упав, выронил мяч. «Да ты его ногой пинай», — стали кричать ребята. Валерка поднялся и неуклюже пнул мяч, так, что он полетел в обратную сторону, еще дальше от нас. Все стали кричать на него, обзывая «придурком» и другими обидными прозвищами. Но он только улыбнулся и снова побежал за мечом. Когда Валерка поднял мяч и хотел его нести обратно к нам, к нему уже подбежал Игорь Пестряков, наш голкипер, и грубо отняв мячик, крикнул: «Пошел отсюда полоумок». Валерка стоял, улыбался и не уходил. Тогда Пестряков развернул его за плечи в обратную сторону и пнул ногой. Все ребята засмеялись. Валерка побежал, оглянувшись, споткнулся, упал, чем еще больше рассмешил ребят. Поднявшись с земли, он, прихрамывая, снова побежал, но уже не оглядываясь. С тех пор Валерка никогда не приходил во двор школы.
— Ну, я этому дураку покажу, — угрожающе сказал Вовка Бобылев, — куда он пошел, не видел?
— Туда, в сторону железной дороги, — махнул рукой Сережка.
Мы все ринулись к железнодорожному полотну, проходившему недалеко от школы. Когда выбежали на железнодорожную насыпь, то Ленка закричала:
— Вижу, вижу, вон Валерка ненормальный идет и щенок у него на руках.
Мы пригляделись, точно он.
— За мной! – крикнул воинственно Вовка и все с улюлюканьем, как индейцы побежали по шпалам.
Валерка обернулся и, увидев нас, тоже припустил в припрыжку, смешно подбрасывая ноги.
— Он и бегает по-дурацки, — захохотал Вовка.
— Ничего себе, по-дурацки, — говорила запыхавшаяся Ленка, — вон как бежит, не догонишь.
— Стой, — закричали все, — остановись Валерка, а то хуже будет.
Но тот припустил еще сильнее. Позади нас послышался протяжный гудок.
— Поезд! — закричала Ленка.
Мы все посыпались с полотна дороги на крутую насыпь, словно горох. Поднялись, глянули, а впереди поезда бежит наш ненормальный Валерка. Поезд гудит, а Валерка еще пуще бежит. Завизжали тормоза поезда, но он, по инерции, продолжал надвигаться на Валерку. Мы в ужасе закрыли глаза. А когда открыли, то увидели, что поезд, продолжая гудеть, едет дальше.
— Ну, все, — сказал Вовка, — нет больше нашего ненормального. Перерезало его поездом вместе с собакой.
Ленка как зарыдает, а вместе с ней и мы все завыли. Промчался поезд. Смотрим, на той стороне насыпи к домам железнодорожников бежит наш Валерка со щенком на руках. Мы все закричим:
— Ура! Ура!
И давай друг друга обнимать на радостях. Я даже на время о щенке своем забыл. Радовался, что Валерка жив остался. Но потом вспомнил о Засоне и так мне грустно стало, что я чуть было не расплакался, да стыдно стало перед девчонками. Хотя до этого все плакали. Но одно дело все, а другое — на глазах у всех – одному. Ребята и так заметили мое состояние и стали утешать. Когда уж домой вернулся, то не выдержал и разревелся. Мама стала расспрашивать, что со мной случилось. Пришлось все рассказать без утайки. Конечно, она меня отругала, за то, что взял щенка в школу, но потом ей стало жаль меня и она сказала:
— Ладно, не плачь сынок, я завтра в школе узнаю адрес этого Валерки, мы с тобой пойдем и заберем щенка.
На следующий день мы пошли к Валерке. Жил он в деревянном ветхом двухэтажном доме железнодорожников. Открыла нам квартиру его бабушка. Узнав, по какому мы делу, сразу разохалась и разахалась:
— Да как же так, мои миленькие, нехорошо получилось, грех-то какой. Я его вчера спрашиваю: откуда у тебя собака? А он молчит и ничего мне не говорит. Ах, батюшки, грех-то какой. Сейчас, сейчас мои касатики, я пойду, поговорю с ним и верну вам собачку. Он ведь у меня круглая сирота, потому вы его должны простить ради Бога.
С этими словами старушка из кухни, где мы стояли, пошла в соседнюю комнату. Оттуда хорошо было слышно, как она говорит Валерке:
— Внучек, да разве так можно поступать. Это грех брать чужое. Сказано ведь в Священном Писании: «Не пожелай ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его». А ты, горемычный мой, собаку пожелал. Так ведь и собака скот, значит это грех. Не тобой положено, не тебе и брать. Давай, давай сюда собачку, я отдам ее мальчику, а то он расстраивается, переживает. Ведь это его собачка, не наша.
Вскоре она вышла к нам, неся на руках моего любимого Засоню. Щенок как всегда спал. Я взял его на руки и, поблагодарив старушку, быстро пошел вслед за мамой из квартиры. Выйдя из подъезда дома, я оглянулся и увидел в окне Валерку. Он стоял и смотрел на нас широко раскрытыми глазами, а по щекам его текли крупные слезы. Но, увидев, что я смотрю на него, он, как-то нерешительно помахал мне рукой. Что-то дрогнуло в моем сердце и я помахал ему в ответ. И тогда он вдруг улыбнулся мне, вытер рукавом слезы и снова замахал рукой. Я поспешил вслед за мамой.
— Мама, а что такое «круглый сирота»? – спросил я у матери, когда мы уже выходили со двора.
— Это сынок, когда у ребенка нет ни отца, ни матери.
Я еще раз оглянулся на окна Валеркиной квартиры. Он по-прежнему махал рукой. И такой он мне вдруг показался несчастный и одинокий, что в моем сознании промелькнула мысль: «А, ведь это не он у меня собаку украл, а наоборот, я у него сейчас ее краду». От этой мысли я остановился как вкопанный.
— Ну, ты чего встал? Пойдем, — потянула меня мама за руку.
— Подожди мама, я сейчас быстро вернусь, — крикнул я и побежал к подъезду.
Забежав в квартиру, я столкнулся нос к носу с Валеркой, бежавшим ко мне на встречу. Он остановился, застенчиво поглядывая на меня. А потом, как бы нерешительно тихо сказал:
— Можно мне еще разок погладить твою собачку?
— Бери, — сказал я, — щенок твой, а зовут его Засоня.
— Ты его отдаешь мне? — как бы не веря, в удивлении переспросил Валерка.
— Да, он твой, — глубоко вздохнув подтвердил я свои слава.
Глаза Валерки светились счастьем. Он поглядел на меня таким благодарным взглядом, что я подумал: «Люди так глядеть не могут, да и собаки, пожалуй, тоже». Валерка бережно взял из моих рук щенка. Признаюсь честно, что когда он забирал из моих рук Засоню, я на мгновение пожалел о своем поступке. Но, только на мгновение, а потом словно гора с плеч свалилась, и я ему говорю:
— Знаешь что, Валерка, к нам на школьный двор играть, вместе с Засоней, я никому не позволю тебя обижать.
Валерка молча кивнул головой, затем повернулся и так ничего не сказав, пошел в комнату. А я с легким сердцем вышел на улицу к встревоженной маме.
— Где твоя собака? – спросила она.
— Я отдал ее Валерке, ведь у него нет родителей, а у меня есть и папа, и ты, мама, — сказал я, беря ее за руку.
Мать остановилась и внимательно поглядела на меня, а потом вдруг порывисто обняла и, поцеловав, сказала:
— Сегодня ты совершил очень важный в твоей жизни поступок, сынок, и я тобой горжусь.

Закончив такими словами свой рассказ, я обвел взглядом класс. На меня смотрели широко открытые глаза притихших детей.
— Вот именно тогда я впервые и повстречал Бога. Он невидимо стоял рядом со мной и Валеркой. Но я запомнил, как Валеркина бабушка, стояла и крестясь на образа в умилении шептала: «Господь с вами, детки мои».

Через два дня мы со всем классом я пришел в наш храм, где я им рассказывал об устройстве православного храма. Из алтаря вышел настоятель и я стал детей подводить к нему на благословение, уча как нужно складывать для этого руки.
— Сколько же ты стекол перебил в школе? – спросил удивленный отец Евгений.
— Все стекла пока целы, — заверил я его.
— Ну и ну. О чем же ты им говорил?
— Я им про щенка рассказывал.
— Где это, в Священном Писании, о щенке говорится? Ну, ты брат даешь. Мне, так например, легче стекла в школе бить, чем про щенков рассказывать.
При этих его словах, снова исправно заработала пружина.